Пастор
Шрифт:
Её глаза не покидали моих, пока я перемещал её руку от её лба к сердцу, а потом к каждому плечу.
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — сказал ей я. Затем положил её пальцы на распятие. — Теперь мы прочтём Апостольский символ веры (прим.: текст Апостольского Символа был всегда широко распространён в Западной Церкви и используется ныне в богослужении Римско-католической, Англиканской и некоторых иных протестантских, а также православных церквей западного обряда. Также он входит в состав молитвы розария)…
Мы молились вместе с ней, сидящей у меня на коленях, она негромко повторяла за мной, наши пальцы
«Это любовь, — думал я изумлённо и мечтательно. — Это ощущается как установление креста. Ощущается как принятие новой жизни… Как Поппи Дэнфорс».
И когда произносил последние слова молитвы, я чуть не забыл, кому молился.
Славься Царица… Отрада и надежда наша.
Позднее, когда я двигался над ней и в ней, эти слова крутились в моей голове: слова, настолько неотъемлемые от Поппи, настолько неотделимо связанные с яркостью её ума и с раем её тела.
Святая. Царица. Отрада.
Надежда.
ГЛАВА 17.
— Джордан.
Священник, стоявший на коленях передо мной, не перестал молиться, даже не повернулся ко мне лицом. Вместо этого он продолжил бормотать про себя тем же размеренным голосом и в том же размеренном темпе, а я очень хорошо изучил Джордана, чтобы знать, что это был вежливый способ сказать мне идти к чёрту, пока он занят молитвой.
Я сел на скамью позади него.
Джордан являлся единственным знакомым мне лично пастором, который всё ещё молился по «Литургии часов» (прим.: В Римско-католической церкви общее наименование богослужений, должных совершаться ежедневно в течение дня; также книга, содержащая эти богослужения. Название «Литургия часов» утвердилось в ходе литургической реформы после II Ватиканского собора. До этого времени на протяжении столетий богослужение суточного круга именовалось Officium divinum, отсюда закрепившийся в музыкальной науке термин оффиций), практике, бывшей настолько монашеской, чтобы считаться почти устарелой, что, вероятно, и стало одной из причин, привлёкших его. Как и я, он любил старые вещи, но его увлечение выходило за рамки простых книг и случающейся иногда духовной встречи. Он жил как средневековый монах: всё его время было почти целиком и полностью посвящено молитве и ритуалам. Именно эта мистическая, неземная натура привлекла в его приход так много молодых людей; за последние три года его присутствие превратило эту старую церковь в гетто, которая была так близка к закрытию, когда он принял её, в нечто процветающее и живое.
Джордан закончил молиться и перекрестился, с целенаправленной медлительностью вставая лицом ко мне.
— Отец Белл, — сказал он формально.
Я сдержался, чтобы не закатить глаза. Он всегда был таким: отчуждённым и напряжённым. Даже однажды, когда
— Отец Брэйди, — произнёс я.
— Полагаю, ты здесь для исповеди?
— Да.
Я встал, и он окинул меня взглядом сверху вниз. Последовала долгая пауза, момент, когда выражение его лица изменилось от смущённого к грустному, а затем стало нечитаемым.
— Не сегодня, — сказал он наконец, а потом развернулся и пошёл в сторону своего офиса.
Я был в растерянности:
— Не сегодня? В смысле никакой исповеди сегодня? Ты занят, или что-то ещё?
— Нет, я не занят, — ответил он, продолжая идти.
Мои брови взлетели вверх. Кому-то отказывали в исповеди в соответствии с церковным законом? Уверен, что нет.
— Эй, подожди, — произнёс я.
Он не остановился. Он даже не удосужился повернуться, чтобы признать, что я сказал что-то или побежал за ним.
Мы вошли в небольшую прихожую с дверями по бокам, и, последовав за ним в кабинет, я понял, что это было намного больше, чем его обычное сдержанное отношение. Отец Джордан Брэйди был расстроен.
Он определённо не был огорчён, когда я приехал.
— Чувак, — сказал я, закрывая за собой дверь его кабинета. — Какого чёрта?
Он сел за стол, ранний дневной свет окрасил его русые волосы в золото. Джордан был симпатичным парнем с тем видом волос и здоровым цветом лица, которые обычно вы могли видеть в рекламе Calvin Klein. Он также был в хорошей форме: мы встретились в первом семестре нашей программы по богословию, а после постоянно сталкивались в местном тренажёрном зале. В конечном итоге мы делили квартиру следующие два года, и я был уверен, что больше всего подхожу под понятие его друга.
Именно по этой причине я отказывался сдаваться.
Он не поднимал глаз, работая на своём ноутбуке:
— Вернись позже, Отец Белл. Не сегодня.
— Церковное право говорит, что ты должен послушать мою исповедь.
— Церковное право ещё не всё.
Это удивило меня. Джордан не был нарушителем. Джордан был в двух шагах от того, чтобы стать жутким убийцей из «Кода да Винчи».
Я сел в кресло напротив его стола и сложил руки на груди:
— Я не уйду, пока ты не объяснишь мне, почему именно не хочешь слушать мою исповедь.
— Я не против, если ты останешься, — сказал он спокойно.
— Джордан.
Он сжал губы, будто споря с самим собой, и когда в итоге взглянул на меня, карие глаза смотрели обеспокоенно и проницательно.
— Как её зовут, Тайлер?
Страх и адреналин пронзили меня. Нас кто-то видел? Кто-то понял, что происходит, и доложил Джордану?
— Джордан, я…
— Не стоит лгать насчёт этого, — ответил он, причём произнесено это было без отвращения, а скорее с напряжённостью, что выбило меня из колеи, подтолкнуло к краю больше, чем когда-либо мог сделать его гнев.