Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита
Шрифт:
В первой половине 1944 года я находился в основном под либеральнеейшим присмотром бабушки Бэллы. Особенно в первую половину дня. Иначе и быть не могло: мама на работе, отец на фронте, кузен Марк в школе, ну а я до полудня в постели, занимаясь блаженным ничегонеделанием. Именно за этим благородным занятием меня неожиданно застал отец, неожиданно приехавший с фронта к моей великой радости. Сразу же им были сделаны оргвыводы в виде отеческого порицания, пресекшего раз и навсегда мою обломовщину.
Каждый приезд отца с фронта становился для меня большим праздником, в программу которого входили игры в лото с его участием, чтение мне книжек и походы в гости вместе с ним. И вот, во время одного из его приездов я пожелал ему… Нет, никак не поворачивается рука описать случившееся! Не могу! Может быть, как-нибудь потом. Или вообще никогда. Может быть, вполне достаточно уже упомянутого выше?! Весьма вероятно, гибель отца на фронте оказалась, по сути, картой – фактом № 9. Отец был для меня громадным авторитетом; думаю, его влияние на меня и моя любовь к нему не ослабели бы с годами, останься он жив. Потому – то некая Высшая сила, решившая использовать меня в своих целях, разлучила меня с отцом в восьмилетнем
Какой-нибудь адепт психоанализа Фрейда мог бы заявить по моему поводу, что мне был свойственен так называемый комплекс Эдипа. Возможно. Вот только Эдип, убивший своего отца Лая в ходе случайной ссоры, не знал, кого он лишил жизни. Я же, потеряв в приступе детского гнева полный над собою контроль, пожелал гибели человеку, которого любил больше всего на свете, убил словом, услышанным какой-то высшей и злой силой. Как тут не вспомнить следующие строки из поэмы Оскара Уайльда «Баллада Редингтонской тюрьмы»:
Ведь каждый, кто на свете жил,Любимых убивал,Один – жестокостью, другой —Отравою похвал,Коварным поцелуем – трус,А смелый – наповал.А я вот словом – ножом – ударом его, нанесённым в безрассудном детском гневе. В сердцах, в упор. Эдип не ведал, кого убивал, я же не ведал, что творил! Нам обоим, царю Фив и глупому еврейскому мальчишке, впоследствии пришлось жестоко расплатиться за свои поступки, совершённые в порыве гнева. Мне могут сказать, а как же ваш оберег – закрытый тригон, иными словами? А никак! Данный астральный аспект не страхует целиком и полностью своих обладателей от бед подобного рода, бед, случившихся с кем-нибудь из ближнего окружения. От рикошетов судьбы защиты быть не может!
Моё настоящее познавание всех прелестей земного бытия началось именно во время временного проживания у бабушки Бэллы. Именно на это время приходится начало моего активного встраивания в человеческое общество. Кто-то скажет: «А как же детский сад?». Что до него, то активного освоения пространства человеческих отношений там не так уж много. Дети весьма неохотно отправляются в детский сал по утрам, частенько хорошо не выспавшись, и с нетерпением ждут, когда их кто-то из родных людей заберёт вечером домой. Воспитанники детского сада слишком юны, чтобы в полной мере осознавать всю суть человеческих отношений. Детсадовцев я сравнил бы с неким идеальным газом, в котором расстояния между микрочастицами весьма велики, и вследствие этого столкновение между ними относительно редки. Другое дело конденсат этого газа, где микрочастицам уже весьма тесно. Ну а уж если эта человеческая среда закристаллизовалась, то, будь добр, находясь в ней, колебаться в полном согласии с себе подобными. Не умеешь – научим; не хочешь – заставим! Эта сентенция взята мной из армейского фольклора, прекрасно характеризующего армейскую жизнь. Он характеризует и жизнь на гражданке, просто обучение и принуждение на ней не столь жёстко закреплены, как в армии. В армии – уставы, на гражданке – понятия. Тюрьма особый случай.
Ну так вот, именно в период временного пребывания у бабушки Бэллы началось моё активное участие в детских играх, а, стало быть, явно обозначилось взаимодействие и соперничество с другими членами дворового коллектива, сформированного мальчишками «бабушкиного дома» и соседнего строения, являющегося по сути бараком, но сооружённым из камня и двухэтажным. Именно в этом сообществе я впервые по – настоящему почувствовал все рытвины и ухабы человеческого бытия, повседневные и самые что ни на есть банальные.
Больше всего мне доставалось за моё имя – Эмиль. Как я уже писал, Эмилем меня нарекли в честь деда, Рахмиля Яковлевича Вейцмана, умершего незадолго до моего появления на свет. Вообще-то французское имя Эмиль и еврейское Рахмиль (Иерахмеель) если и имеют что-то общее, то исключительно в сокращённом варианте – Миля. Но noblesse oblige (дворянство обязывает)! В данном конкретном случае «дворянством» являлось российское простонародье, для которого имя Рахмиль звучало до смешного непривычно и весьма чудновато. Его обладателю приходилось на каждом шагу ждать щекотливых вопросов типа «А что это за имя такое?». Или того хуже: «А какой вы нации?». Существовать с французским именем было несколько легче. На стандартный вопрос «А что это за имя?», можно было стандартно ответить: «Имя французское. Ну, вы, наверное, слышали про французского писателя Эмиля Золя». Кое-кто и слышал, естественно, и даже читал книги этого автора. Впрочем, частенько приходилось и отсылать к «французу» Эмилю Гилельсу – когда кто-то слышал моё сокращённое имя: Миля. Словом, папа очень не хотел, чтобы имя его сына служило предметом насмешек и дурацких вопросов, да только всего в жизни не предусмотришь. В 1939 году, то есть спустя три года после моего рождения, на экраны Советского Союза вышел художественный фильм «Подкидыш» с Фаиной Раневской (Фельдман) и Ростиславом Пляттом. А в фильме этом Фаина Георгиевна регулярно произносит в адрес своего мужа, которого зовут Муля, такие вот слова: «Муля! Не нервируй меня!». Фраза эта, на мою беду, стала мгновенно крылатой в стране от Москвы до самых до окраин, превратившись в дразнилку, адресатами которой оказались все российские Эмили. Действительно, замени в имени Миля букву «и» на букву «у» и получится этот самый злополучный Муля, от которого мне лично на Разгуляе прохода не было, как впоследствии, уже в школе, не было прохода от фамилии Вейцман, но тут уже по причине проклятых Вейсманистов-Морганистов. В самом деле, замени в моей фамилии «ц» на «с» и ёрничай по моему адресу до бесконечности. Словом, куда ни кинь – всюду клин. И даже не один – для многих сокращённое имя «Миля» воспринималось как женское, типа Галя, Поля и далее по списку. М-да, непросто жить в России с «иностранным» именем. Не говорю уже о фамилии Вейцман.
О метаморфозах с еврейскими именами и фамилиями на просторах России – матушки (мачехи?) мы ещё поговорим.
Естественно, и на Разгуляе не обошлось без изрядной порции антисемитизма. В детской среде он, впрочем, не очень практиковался, а вот среди взрослого люда, обретавшегося в «бабушкином» доме и в соседнем с ним бараке, имел довольно широкое хождение. Так некий гражданин по имени Аким, проходя мимо наших окон, не упускал возможности сказать что-нибудь пакостное в адрес евреев, распявших Христа. По его словам, воробьи, которых Аким именовал жидами, носили в своих клювах на Голгофу гвозди, которыми богочеловека прибивали к кресту. А вот птички красногрудки, вытирали своими грудками кровь с ран христовых, облегчая тем самым Христовы муки. За это оные пернатые и получили почётный знак – красную отметину на грудке. Интересно, от кого этот самый Аким услыхал подобную ахинею. Впрочем, мало ли всякой зловредной чуши мелют юдофобы в адрес евреев. Начиная с пресловутых Евангелий.
По прибытии в Москву меня снова решили определить в детский сад и с этой целью провели со мною соответствующую беседу, зная моё достаточно негативное отношение к этому дошкольному учреждению. Вероятно, мать с отцом считали, что так будет лучше для всех, поскольку в детсаду я буду большую часть дня находиться под внимательным присмотром воспитательниц, пресекающих разного рода вольности детей, находящихся на их попечении. А с моей стороны подобных вольностей хватало с избытком. Я уже писал о моём «кругосветном путешествии» в возрасте четырёх лет по маршрут Курбатовский переулок – Большая Грузинская – Красная Пресня – Волков переулок – переулок Новопресненский. Пришло время отважиться и на нечто более эпохальное. Случилось это именно во время моего проживания у бабушки на Разгуляе, когда мне и восьми лет ещё не исполнилось. В то время мама при первой возможности отправлялась на Курбатовский – наводить понемногу в нашей квартире порядок. И вот в один из таких дней я, выйдя на улицу погулять, почувствовал вдруг неодолимое тяготение к родным пенатам. Почувствовал и в путь. Без копейки в кармане, на трамвае (зайцем, естественно), с пересадками. Фортуна мне, понятно, благоприятствовала – как-никак моей стихией, согласно астрологии, был воздух, а, следовательно, без особых приключений, этаким ветерочком, я добрался до родного дома и постучал в родную дверь. Её открыла, естественно, родная мама, придя при виде родного сына в крайнее изумление и негодование. Она тут трудится изо всех сил ради благоустройства семейного гнезда в полной уверенности, что её отпрыск в данный момент находится под надёжным присмотром родной бабушки, а что на самом деле?! Ведь так и до беды недалеко. За малолетними – то детьми всегда нужен глаз да глаз, а уж в условиях военной Москвы присмотр за ними особенно необходим – отцы – то в массе своей воюют, если ещё воюют, а матери допоздна на работе. Тут вероятность попасть в беду для полубеспризорного ребёнка крайне велика. В первую очередь это касается, естественно, мальчишек, оставшихся без присмотра. Сколько их уже погибло или осталось на всю жизнь калеками по причине глупого детского лихачества на транспорте, особенно на трамвайных линиях. Словом, мамино негодование было вполне естественно. Это сейчас вагоны трамваев оборудованы автоматическими входными дверями, не позволяющими висеть людям на подножках вагонов или же, например, прыгать с этих подножек на мостовую, когда транспортное средство набирает ход. Тогда – то никакой дверной автоматики на трамвайных вагонах не было, да и о безопасности на транспорте особенно не заботились. Какие там автоматические двери! Война идёт. Пришёл наконец долгожданный номер, бери его, родимого, с бою. Не сумел влезть в вагон, висни на подножке до следующей остановки. Не дай Бог, опоздаешь на работу. Особенно на 21 минуту и более – пойдёшь под суд. Понятно, мне на работу не надо было спешить, а вот полихачить – это, пожалуйста. И с подножки на мостовую, и с мостовой на подножку. Впрочем, у меня хватило ума усвоить неписанные правила техники безопасности при трамвайном лихачестве. Суть их заключалась в следующем. Прыгать надо только с задней подножки последнего вагона, предварительно посмотрев, не движется ли по мостовой вблизи трамвая автомобиль. Спрыгнул, работай изо всех сил ногами, в противном случае грохнешься на мостовую и хорошо, если только обдерёшь себе где-нибудь кожу на теле или не сильно ушибёшься. Опять-таки, прыгать с мостовой следует только на заднюю подножку последнего вагона, набрав предварительно нужную скорость. Не соблюдаешь эти правила, пеняй на себя. Да что уж там говорить о покалеченных из-за трамвайного лихачества малолетках, если и взрослые мужики частенько вели себя, точно малые дети, подавая им дурной пример. Я как-то и сам был свидетелем некоего происшествия, к счастью, окончившегося благополучно для своего самоуверенного героя.
Дело было на Большой Грузинской улице, недалеко от улицы Горького (сегодня снова Тверская-Ямская). Стояли на трамвайной остановке двое мужчин и о чём-то разговаривали. Подошёл трамвай. Одних пассажиров высадил, других взял. Трамвай тронулся, набирая скорость. Один из мужчин, решив не дожидаться следующего номера, что-то бросил на прощанье своему собеседнику, помчался к уже набравшему скорость трамваю и попытался запрыгнуть на подножку задней двери первого вагона, ухватившись рукой на входную ручку. Да только, как следует, не ухватился за неё, сорвался и полетел на мостовую, едва не угодив обеими ногами под колёса трамвая. Однако успел-таки вовремя расположить ноги параллельно рельсам. А вот футболисту московского Спартака Владимиру Степанову не повезло – попал под трамвай и остался без обеих ступней. Человеку было тридцать два года. Так что же о малолетках – то говорить?! Одноногие калеки в те годы были не редкостью. Трёх калек я знал лично – один жил в нашем доме, двое других учились в моей школе № 116, расположенной на Красной Пресне. Ещё одного ученика по фамилии Ульянов трамвай задавил насмерть. Та же участь постигла сына Надежды Николаевны Фоминой, с которой я работал в литейном цехе Пресненского машиностроительного завода после окончания института.