Пасынки фортуны

Нетесова Эльмира Анатольевна

теперь домой. А я через час возникну. Гостей подожду. Вытрясу из них, где тог Капеллан приморился. Уж я с его шкуры кредиток настригу! Всем кентам до гроба хватит! — смеялся он каким-то чужим глухим смехом. Кузьма пытался отговорить Чубчика. Предлагал сказать о Капеллане Кравцову. Но Сашка ни о чем и слушать не хотел.

— Я завязал с кентами и «малинами». Но стукачом и сукою не стал! На это меня родная баба не подбила! Я откололся сам! Отшился от фарта! Но кентов засвечивать не стану! Они — сами по себе! У меня к ним ничего нет! А кто должен мне — сам сорву! Вместе с тыквой! Хиляй, Огрызок, я скоро буду!

Кузьма, вернувшись домой, все искал, чем ему заняться. Но ничего

не получалось. Все сыпалось из рук.

Свалив все на усталость, Огрызок лег на диван, хотел уснуть хоть ненадолго. Но сон не шел.

Катерина тщетно пыталась растормошить Кузьму. Она просила его поужинать

вместе. Но Огрызок отказался. Его трясло, как в лихорадке, и мужик не

понимал, что с ним происходит.

Встал он, лишь когда в окно постучал Чубчик.

ГЛАВА 8

Сашка вошел в избу, огляделся по углам:

— Никого?

— Не возникли покуда…

— Что ж, мы не гордые! Можем подождать, — сел к столу на кухне. И глянув на Катерину, занятую стряпней, впервые похвалил бабу: — Во многом не везло тебе, Кузьма! Но вот бабой фортуна не обошла! Она тебе за все разом! Ровно не долю, не положняк, а весь общак снял с судьбы! За все ходки и дальняки! Добрая у тебя баба! Она и мать, и сестра, и жена твоя! За всех кентов в подарок от судьбы. Держись ее, Огрызок! Как за жизнь… Кузьма своим умом не верил и удивленно смотрел на Сашку:

— Чего хлебальник открыл? Верняк трехаю! Не будь Катерины, хило пришлось бы тебе. Да хоть и я… Гоношился, выламывался, а куда без Валюхи? Когда с прииска вышвырнули, я чуть не рехнулся. А баба успокоила. Заставила все дела дома переделать. И все радовалась, благодарила судьбу за передышку, подаренную мне. Ни разу не попрекнула, что без заработка сижу, за прошлое не укорила, какое и нынче отрыгается. Наградил Бог наших баб терпеньем. А мы за это должны его благодарить.

Катерина лепила пельмени, прислушивалась к разговору, не вмешиваясь в него.

— Знаешь, мне сегодня смешной сон снился. Обычно я их не помню, а этот в память врезался. Вроде как пришел я к леснику Силантию, дров на зиму заготовить

вздумал. А старик и говорит: «Привяжи коней. Им до ночи ждать придется. А деревья вали ровные, какие на доски гожие». Удивился я и отвечаю, что доски мне ни к чему, за дровами приехал. А дед и скажи: «Без надобности теперь тебе дрова, Сашок! Без проку! Вали, какие сказал. На деревянный костюм себе. Руби березы, чтоб гроб твой светлым да звонким был. Чтоб была в нем белизна молодости и слеза грусти. Чтоб седина ствола с зеленью кудрей дружилась. Чтоб меньше сучков было — ровные деревья вали…» Удивился я и спрашиваю, мол, неужели, скопычусь скоро? А Силантий в отпет: «А ты, поглянь сюда! Видишь, твой проводник сидит. Уже наготове. Поджидает. Поведет тебя сегодня. Об руку…» И указывает на мальчонку лет семи-восьми. Эдакий весь белый. И одежда на нем как снег. Глянул я на него, уж больно не похож он на детвору нашенскую. Озорства, улыбки нет в лице. И спрашиваю Силантия, кто ж этот пацан? Не доводилось никогда раньше видеть его. Неужель он — моя смерть? Силантий головой кивнул согласно. И рассмеялся так грустно: «У каждого, Сашок, своя смерть! Ее не человек себе выбирает, а Бог назначает. Тебе, как прощенному, чистого отрока в поводыри прислал. Ты, небось, думал, что и к тебе смерть-старуха приплетется? Нет, Саня! Старухи к тем, у кого грехов много, кто не каялся. Не омыл слезами и муками свое прошлое…» — «Силантий! А почему мне так рано умереть надо? Иль не нужным стал я на свете? Или шутишь надо мной по-злому?» Старик головой кивает: «Торопись, Сашок! Немного

времени у тебя в запасе. Сказываю, не дожить тебе до рассвета завтрашнего дня. Не увидеть солнца над головой. Готовы кони, поводырь на месте, спеши и ты…» Оглянулся я. И обалдел. Вместо старой клячи, на которой приехал к Силантию, тройка лошадей стоит запряженная. Кони, один к одному, черней ночи. Все в цветах бумажных. Разозлился я, срывать их начал. Топтать ногами. Все выкинул. И начал деревья рубить. Себе приказываю — на дрова, а валю такие, что сердце кровью обливается. Ровнехонькие, белые, как дед советовал. Они под топором человечьими голосами смеялись. И хотел я их пожалеть, да остановиться не мог, пока топор сам из рук не выскочил. Тут же пацан подошел. Белый. Глянул на деревья, какие я срубил, и говорит: «Теперь все готово! Жди, когда я приду за тобой…» Проснулся я в холодном поту. Никогда такого за мной не водилось. Огляделся — все в порядке, в своем доме. На работе сегодня все одно к другому клеилось. И с чего такая чертовщина привиделась, понять не могу…

„Катерина, слушая Сашкин сон, рот передником заткнула. Крестилась истово, молитву шептала. Чубчик, заметив это, рассмеялся:

— Погоди, Катерина, на тот свет меня спроваживать. Еще не утро. И я не успел гроб себе приготовить. Не верится. Не постучал ко мне в окно пацан-проводник…

В эту минуту стук в окно раздался. Тихий, робкий. И голос:

— Огрызок, открой!

Кузьма глянул на Чубчика. Тот жестом приказал ему оставаться на месте. Сам в коридор вышел. Снял засов. Впустил кого-то. И спросил глухо:

— Где пахан?

— Недалеко. Рядом, ждет.

— Давай сюда его, падлу! — приказал Чубчик. Вскоре за окном громыхнули шаги второго человека.

Мелькнула лохматая тень. И голос Капеллана послышался у самой двери:

— Чего надо, подтирка лягавая, стукач вонючий? Иль дышать устал?

— Тебя, падлу, стремачу! Беспредельщик гнилой, паскуда! — шагнул к нему Чубчик.

Кузьма выскочил из избы:

— Кончай разборку, кенты! Не время и не место! Не дергайтесь! Потом потрехаете!

— Сгинь, Огрызок, линяй, хмырь, гнида недорезанная! И ты — сука! — шагнул к Кузьме Головастик.

Огрызок резко поддел его кулаком в подбородок. Фартовый отлетел, ударившись спиной в забор, застонал. Изо рта кровь хлынула.

— Кентов трамбовать? На моих хвост подняли, козлы? — взвыл Капеллан, но Чубчик отшвырнул пахана кулаком в висок:

— Твои в зоне были! Я тебе, задрыга, душу вытрясу за суку! Ты меня пас, курва задолбанная? Я сам тебя надыбал бы! Гнида облезлая!

— Тебе сходом давно запрет вышел на жизнь! За все разом! За лягавую и стукачество, за откол, за пахоту! За то, что закон и званье свое облажал. Я сам вызвался ожмурить тебя, паскуду! Не то бы давно уж слинял отсюда!

— Вот тебе за суку! — поддел Чубчик Капеллана на кулак «в солнышко».

— Паханы! Кончай махаться! Не то место! Фраера возникнут! — пытался охладить законников Кузьма.

— Хрен вам в зубы! Попались, мудаки! — кинулся к дерущимся Головастик.

Катерина, выглянув в окно, набросила на плечи платок и, как была босиком, кинулась через сарай за угол избы. Бегом помчалась к Валентине.

— Держи парашу! Эй, кенты, живей стерву толстожопую стопори! К лягавым хиляет! Нас засветит, — заметил бабу вынырнувший из-за угла Жаба.

Трое воров бросились за Катериной, выхватив из-за голенищ и поясов ножи. Но пекариха закричала во все горло, резким, пронзительным голосом.

— Люди! Помогите! Наших убивают! Бандиты!

На ее крик зашлись истошным лаем собаки, с грохотом открывались двери, окна. Поселковый люд выскакивал во дворы, на улицу.

— Где бьют? Кого?