Патриарх Никон
Шрифт:
— Знаю я. Но будет позор и дому твоему, братец, и всему христианскому миру, коли такого человека, да на плаху.
— Бояре кричат: пущай духовный суд его низложит только лишит святительства, тогда мы его по первым пунктам уложения за измену и оскорбление царя...
— И ты, братец, допустишь это?
— Кто же говорит, сестрица? Мне, может быть, жальче его, чем тебе... Да я бы сейчас возвёл его снова на патриарший престол, да ведь вот чего боюсь: теперь на Москве польские послы, да и со свейцами я в переговорах... Мира нам нужно, а он-то, святейший, пошлёт к черту и послов, и нас... и снова потянет он войну и снова скажет:
— Так ты не возвращай его на патриарший престол, — и пущай он сидит в Новом Иерусалиме на покое.
Нельзя, нужно лишить его патриаршества и избрать нового патриарха; иначе не будет мира ни в церкви, ни в государстве... Говорю это с сокрушённым сердцем, но что же делать, коли иначе делать-то нельзя. Но даю тебе моё честное слово и руку, что будет он у меня и святейшим старцем, и буду я ему как любящий его сын.
— Что я-то своим бабьим умом тебе, братец, могу сказать? По мне, Бог с ними с этими почестями, лишь бы зла не сделали святейшему; а будет ли он править царством, аль нет, для меня всё едино, для него, кажись, тоже самое... Насильно милым не будешь.
На другой день царь имел тайное совещание с обоими патриархами, и они условились, как и в каком смысле вести собор, чтобы было меньше шуму и огласки.
7 ноября была собрана соборная дума и на ней присутствовали царь и оба патриарха. Алексей Михайлович коснулся только вопроса об оставлении Никоном патриаршества и требовал, чтобы архиереи подали по этому предмету выписки из правил.
После этого был перерыв на двадцать дней, и 27 ноября государь, собрав вновь соборную думу в присутствии патриархов, предъявил умеренный обвинительный акт и требовал заочного решения.
Государь хотел этим путём решить лишь вопрос: можно ли за отказом Никона от патриаршества избрать нового патриарха. Притом, зная вспыльчивость и резкость Никона, он боялся, что, при личном его объяснении на соборе, он, вероятно, даст много материала для своего обвинения.
Но патриархи уничтожили все его планы: они объявили, что по церковным правилам нельзя никого заочно осудить, и потому, без личной явки Никона к суду, не может быть и самого суда.
Это погубило дело Никона.
На другой же день отправились за ним в «Новый Иерусалим» Арсений [78] , Сергий [79] и Павел [80] .
78
Архиепископ Псковский.
79
Архимандрит.
80
Архимандрит.
Выслушав посланных, патриарх сказал:
— Я постановление святительское и престол патриаршеский имею не от александрийского и не от антиохийского патриархов, но от константинопольского. Оба эти патриарха и сами не живут ни в Александрии, ни в Антиохии: один живёт в Египте, другой — в Дамаске. Если же патриархи пришли по согласию с константинопольским и иерусалимским патриархами для духовных дел, то в царствующий град Москву приду для духовных дел известия ради.
После такого ответа очевидно, что Никон должен был стоять на своём и не ехать на собор.
Но на него напала нерешительность, и в такой же степени, как это было в приезде его в Москву. Он стал собираться в Москву. Прощание его с братиею и провожание его было трогательное. 30 ноября он отслужил соборне обедню, потом молебен, приобщился, пособоровался, благословил братию, перецеловался со всеми, причём горько рыдал. Все присутствовавшие с воплем провожали его, и когда он с небольшою свитою сел в сани и те тронулись в путь, братии показалось, что с его отъездом рушился и их покой, и их мирное счастье.
Отказ же его ехать в Москву произвёл сильное впечатление на соборную думу, и оттуда послали к нему резкую бумагу, чтобы он явился на собор, т.е. чтоб приехал в Москву 2 декабря, во втором или третьем часу ночи, и остановился бы в Архангельском подворье в Кремле, у Никольских ворот, причём ему запрещалось взять с собою более 10 человек.
С грамотою посланы архимандрит Филарет и келарь Новоспасского монастыря Варлаам. Посланные встретили Никона на пути и въехали с ним в Москву в 12 часов ночи.
Никон всю ту ночь не спал по многим причинам. Самое время было слишком торжественно и решительно, да и в Архангельском подворье он подвергся со стороны приставов и стражи оскорблениям: тотчас по приезде ему дали почувствовать, что он узник. Ходил он взад и вперёд по своей келье и обдумывал, как держаться на соборе, как говорить. Всё это волновало его, и он был как в лихорадке: проекты, сотни ответов и защитительных речей, один другого эксцентричнее, менялись один за другим в его голове; так же разнообразны и разнохарактерны были и резолюции, какие выносились ему собором: видел он себя то вновь торжествующим и могущественным, то уничтоженным и даже ведомым на плаху.
К рассвету уже он немного прилёг и заснул тревожным, лихорадочным сном.
На другой день к нему явился киевский блюститель митрополичьей кафедры епископ Мефодий и два архимандрита.
Епископ и архимандриты, пав перед ним ниц, подошли к его благословению. Патриарх был расстроган и дал им братские лобзанья.
Святители объявили ему, что он должен идти на собор в два часа смирным обычаем, т.е. царь и бояре хотели, чтобы он явился на собор не как патриарх.
Никон отвечал, что унизить патриарший сан он не может — это-де будет преступление против церкви. После того он объявил, что имеет с епископом Мефодием переговорить наедине.
Архимандриты удалились.
— Я писал о тебе в грамоте константинопольскому патриарху, что ты посвящён в епископы не по благословению моему; теперь даю тебе это благословение и братское целование и выражаю своё сожаление о написанном. Но ты поставлен был против правил...
— Не знал я, что это против твоего желания...
— Многое и иное творится здесь против моего желания: и проклятое уложение применяют к делам веры, и пойдут путём инквизиторов, как католики... И в Малой Руси вводят боярство и воеводства, уничтожают там все вольности... От этого я и нелюб и в изгнании. Увидишь, будет это не собор, а собрание льстецов и угодников царя и бояр... Осудят они меня и, пожалуй, в срубе сожгут...