Патриарх Никон
Шрифт:
Он повёл гостя в хату. Молодица успела уже вперёд забежать в хату и подала хозяину хлеб. Тот взял хлеб и подал его гостю.
После этого приветствия хозяйка стала из печи ставить разные горшки на стол, но всё же казалось ей мало, и она развела огонь в печи.
Пока хозяйка возилась со стряпнёю, Кирилл с Марисовым вышли из хаты и убрали лошадей.
Когда же они возвратились в хату, там был уже обильнейший ужин: и варёный жидкий горох со свиным салом, и вареники, и курица жареная, а самое главное — целое барильце (бочоночек) доброй
Потом пошла еда, но повторялась церемония водкою очень часто, так что к концу обеда все сделались разговорчивы.
Хозяин рассказывал своей молодице и отцу о Москве и её диковинках, и о гостинцах, какие он привёз оттуда.
Молодица и дети её давно погладывали искоса на привезённые мужем тюки, но из вежливости, ради гостя, не хотели показать любопытства.
Марисов догадался, в чём дело.
— А я, — сказал он, — увязывал тюки, я и развяжу.
Он поднялся с места и раскрыл тюки...
Молодица бросилась вынимать оттуда вещи, и восторгу не было конца. Ей муж привёз на голову платки, на юбки и кофты разной материи, а детям — сукно на казакины, сапоги и казанские мерлушки на шапки. Отца он тоже не забыл: ему был пояс и сапоги.
Всё это рассматривалось, примерялось, а маленький люд пищал и плясал, в особенности, когда отец вывалил груду вяземских пряников.
Провозились они так до поздней ночи, и когда легли спать, то Кирилл и Марисов скоро заснули. Зато вся казачья семья, возбуждаемая подарками и московскими диковинками, ворочалась на своих ложах, и один мальчик даже с криком и плачем проснулся: ему снилось, что соседний мальчик-шалун отобрал у него прекрасные сапожки, привезённые ему отцом.
Мать встрепенулась, зажгла каганец, и мальчуган до тех пор не угомонился, пока она не показала ему его сапоги. Будущий полковник схватил сапоги в объятия и тут же крепко заснул.
На другой день, едва стало светать, вся казачья семья была уже на ногах.
Зима на дворе стояла крепкая, морозная, и свету было много.
Порасспросил Марисов, где живёт Нухим, и отправился к нему с письмом от Мошки.
— Благо, — думал он, — порасспрошу его, как попасть в Молдавию, а оттуда доберусь и до Царьграда.
Пришёл он к Нухиму. Лучший заезд принадлежал ему.
Нухим был высокий и худощавый еврей средних лет. На нём был нанковый чёрный, длиннополый, двубортный сюртук; на голове соболья шапка; на ногах белые тонкие чулки и башмаки. Он только что возвратился из школы и на лбу его красовалось богомолье, а на плечах талар.
Встретил он вежливо казака Трохима, как представился ему Марисов, взял от него письмо Мошки и, прочитав его, сказал:
— Чудной мой Мошка: вин думае, что Москали здесь на вики засядут... и хочет вин для бояр маетности купить... И мене в спилку кличит... А вы звиткиля? — обратился он к Марисову.
— Я шляхтич, казак подольский... Був в полону у москалей, да дядька выручил... Я у самой границы... молдавской...
— Добре... так щожь? Вам подводы треба?..
— Ни, давайте з товарами...
— Добре, и то можно... На ярманку в Броды и Лемберг идут наши купцы... писле нидили...
Нухим объявил, что он устроил ему попутчиков за то, что он привёз ему письмо от Мошки.
Несколько дней спустя к нему зашёл Нухим и объявил, что попутчики имеются. Собирается целый караван евреев выехать вместе, и так как дороги не безопасны, то они очень рады, что будут иметь казака с собою.
Марисов обрадовался.
— Кажется, доберусь до Молдавии, — думал он, — а там, что Бог даст.
Начал он снаряжаться в путь, а хозяин его выехал в Чигирин, к гетману.
Несколько дней спустя Нухим к нему зашёл и объявил, что на другой день до света евреи выезжают, и советовал, чтобы он с вечера с вещами явился к главному купцу Хаиму, его соседу, где соберутся все сани евреев.
Марисов простился со своими хозяевами и отправился к Хаиму.
Хаим накормил, напоил его и уложил на почётном месте спать.
Ночью его что-то душит и давит, он просыпается и — не верит глазам: руки и ноги у него скручены, и человек десять драгунов со зверскими лицами требуют, чтобы он следовал за ними.
XXVIII
СТРАСТОТЕРПЕЦ ФЕДОТ МАРИСОВ
В санной кибитке мчат драгуны Марисова, сначала в Канев, а там в Чигирин. Здесь они прямо привозят его в гетманскую канцелярию, к писарю войсковому Степану Гречанину.
Гречанин видел Марисова в Москве, когда он посещал гетмана, и узнал его.
— Що вы наробыли, — воскликнул он. — Царь отписуе грамоту: вас задержать и отправить назад до Москвы.
— Ничего я никому не сделал, в царской службе не служил, и могу себе ехать, куда мне угодно: никто возбранить мне не в праве.
Это озадачило писаря.
— Так выбачайте, вы кажите так и гетману... Я пийду и скажу ему.
Пошёл писарь к гетману. Тот, после сильной попойки, разминал кости и, потягиваясь, кряхтел и зевал на своей постели.
— А що?.. пане Степане... сердце, го луб ко...
— Племянника Никона привезли драгуны...
— Чул... чул... добре... А що вин каже?
— Вин каже: на служби царской не состою и волен я йхать, куда хочу.
— А що з ним?
— Ничого...
— Да ты там пошукай...
— Да Бог з ним, пане гетман... Нам що?.. Колыб вин що наробыл на Москви — ино дило. А що з ним, нехай буде з ним. Ничого не отыскали и баста. Федот — племянник патриарха — грих его и выдати москалям...
— Эх, сердце голубко, Степане... Хоть бы бул ридный сын, — так мне що? Ты пошукай добре, и колы там що у него, так и отошли, и его, и що найдёшь, царю... Мне що?..