Патриарх Никон
Шрифт:
Отец Пармен был постоянно занят монастырским хозяйством и поэтому они редко виделись с Никоном; когда же встречались, он душевно скорбел, что тот не сошёлся с братиею.
— У нас так, — сказал он в заключение, — братия кого не взлюбит, готова извести его и мухомором угостить или утопить...
— Господи! — воскликнул с ужасом Никон, — и это творят отшельники, преемники Елеазара.
— Разве скитские — отшельники? Здесь что ни на есть грешные из нашей братии, все туда попадают, и кто уж после этого
— Так для искушения я туда попал? Но пока кончится искус, меня на свете не будет.
— Верю, верю, — многозначительно произнёс отец Пармен и вдруг, как бы что вспомнив, обратился к нему со словами: — Они уговаривают тебя ехать на рыболовство?
— Упрашивают.
— Теперь ясно, берегись, брат, у них злой умысел. Это не первина. Рыболовы наловят рыбы и оставят тебя на пустынном острове. Видишь, они всегда свою ладью нагрузят рыбою и увезут в Архангельск. Продадут там товар купцу, накупят водки, разных сластей и возвращаются для второго улова. Второй уж улов лишь везётся сюда. Теперь понимаешь, откуда пьянство?
— Да как же водку и сласти они везут сюда?
— Ночью несколько лодок едут к ним навстречу и провезут так, что никто не увидит. А наши Соловки дремучи и они в подземельях запрячут так, что не отыщешь.
— Так, по-твоему, дорогой отец Пармен, не ехать?
— Это как знаешь, сам обдумай: не попасться бы тебе в западню. На то Бог дал тебе разум. Только помни одно: коль после отъезда твоего через неделю рыболовы не возвратятся, так из скита пойдёт к Онеге новая ладья.
Намотал себе это на ус Никон, простился он с ним с чувством, молвя на прощанье:
— Не поминай лихом, — и поплёлся по направлению к своей лодке, чтобы переехать к скиту.
Прибыл он туда к трапезе и весело обратился к братии:
— Когда же рыболовы выезжают? — спросил он.
— Завтра до света, — сказал один.
— А меня возьмут?
— Коли охотишься, поезжай.
— Как не охотиться, — возразил он, расхохотавшись. — Может быть кит проглотит меня и будет он носить меня во чреве своём три дня и три ночи.
— Не кощунствуй, да здесь и китов-то нетути, — озлился Пафнутий, который должен был ехать начальником на рыболовню.
— Если Бог захочет совершить чудо, так Он совершит его, и хотя здесь нет китов, так они могут появиться. Знаешь ли, отец Пафнутий, Бог коли захочет, так из меня, червя, сделает нечто, а из иного сделает ничто. Еду с вами — во мне найдёте работника.
Отец Пафнутий злобно на него покосился, пошептался с теми монахами и служками, которые должны были ему сопутствовать, и сказал:
— Мы берём тебя, но гляди: слушаться и не шуметь. Рыба не любит шума, а потому без ссор.
— Честное слово.
Никону не долго было собираться, он всю одежду монастырскую сдал в кладовую, сам нарядился в своё крестьянское платье, только захватив топор, пилу, котомку и посох.
— А это на что тебе?
— Может быть потреба: будет что ни на есть поправить в ладье, — хладнокровно отвечал Никон.
В котомку же Никон наложил порядочный запас хлеба и солёной рыбы, а отцу Пафнутию сказал, что это он взял с собою священные книги для чтения, которые подарил ему отец игумен.
С рассветом другого дня большая ладья, приспособленная для морского плаванья, подняла на мачте парус, и они тронулись в путь. Ладья была нагружена солью, сетями, провизиею и имела за собою две маленькие лодки для завозки сетей. На лодке были монах Пафнутий, ещё четыре чернеца, двое служек и Никон.
Ветер был попутный, свежий, но море не особенно волновалось, и они шли шибко.
Рулём управляли попеременно все монахи и Никон.
Последний присматривался к действию паруса и руля и вскоре понял искусство управлению и тем, и другим.
Провизии и питья монахи набрали вдоволь и угощались попеременно: то Пафнутий потчевал Ивана и Петра, то Иван потчевал Пафнутия и Петра, то Пётр потчевал Ивана и Пафнутия. Служек тоже не обходили; один Никон ничего не пил, кроме воды из бочонка.
За день рыболовы наугощались-таки порядком, и когда к вечеру стали приближаться к одному из островов у устья Онеги, Никон бросил якорь и убрал паруса.
По условию, рыболовы должны были съехать на лодках на берег, раскинуть там привезённый шатёр, свезти туда провизию, котлы и оленьи кожи для постели; но монахи и служки были так пьяны, что остались на ладье.
Все были погружены в глубокий сон, лишь один Никон бодрствовал.
Ночи не существовало, было совершенно светло, и он ждал только восхода солнца, которое в одном месте моря должно было только окунуться в морскую даль и тут же выплыть оттуда.
Но в то время, когда солнце совершало этот путь, тучки покрыли то место, где было солнце, и в разных местах на небе появились облака; и тучи, и облака мгновенно стали переливать в разные цвета и, отражаясь в море, представляли дивную красоту.
Всё море в это время ожило: маленькие рыбки точно искры вылетали из воды, а там шум обнаруживал движение целого стада больших рыб; в ином месте показывалась голова или тюленя, или моржа; в другом — всплеснёт вода и покажется голова рыбы, дотоль им не виданной. А на острове гогочут, крякают и щёлкают тысячи разных птиц.
С глубоким благоговением созерцал это Никон и тем более он озлоблялся против монахов-спутников своих, которые, уткнув носы в палубу, неистово храпели.
Так проспали рыболовы почти до полудня, а когда проснулись, свезли на берег припасы, шатёр, котлы и заварили пищу.