Патриарх Никон
Шрифт:
— А що там на неби?
— Господь Бог Отец и Сын и Св. Дух и тысячи там ангелов, — отвечал Никон.
— А що в земле? — продолжал он допрашивать.
— Земля, — отвечал Никон, — ибо во св. писании сказано: земля еси и в землю отыдеши.
— Добре, хлопец, добре. А скилько рошей можешь переличить?
— Сколько, батюшка, у вас никогда не бывало.
— Ого! — осклабил зубы батюшка. — Да ты, як бачу, до страхова добираешься... Выпьем же по чарце и будем в ладу.
Таково было первое их знакомство, и к этому-то дядьке шёл теперь Никон. Он пришёл
Когда Никон вошёл в церковь, он оставил котомку, пилу и топор у дверей храма; и едва он показался у алтаря, как батюшка его узнал.
Окончив службу, он поспешно вышел к племяннику и не мог не пошутить:
— Шкода, что нема драбины, — сказал он, — влиз бы поцеловаться.
Никон нагнулся к старику и они продолжительно поцеловались.
— Идём ко мне в хату, — торопил его старик. — Пораскажешь всё... Племянница отписала мне из монастыря и о себе, и о тебе.
— Она здорова и жива? — обрадовался Никон.
— Скучает, пишет она, не по миру, а по тебе и не знает, где ты.
В этой беседе они пришли в келью батюшки; она была обставлена не по-монастырски, а по-светски.
Батюшка кликнул служку и велел подать вечерять, и Никон за ужином рассказал свою историю, начиная от посвящения его в священники до прибытия его в монастырь.
— Сам Господь Бог спас тебя от рук злодеев, — вознегодовал тогда отец Прокопий, — и надоумил тебя идти сюда. Наш отец игумен Никодим в большой чести и у патриарха, и у царя: ни один синклит, ни один Собор без него не обходится, а когда он на Москве, так живёт в патриаршей палате. Он тебя не выдаст и всё порасскажет патриарху. Он очень стар и любит молодых и удалых. Завтра я с ним поговорю о тебе, а теперь на покой, стар стал и тяжело становится каждый день к заутрени вставать.
Никону от этого приёма сделалось так легко на сердце, что он лёг на приготовленное им ложе и вскоре заснул таким богатырским сном, что проспал бы не только заутреню, но и обедню, если бы голос дяди не разбудил его.
— Вставай, — говорил дядя, толкая его, — видишь, какая тебе честь, отец игумен сам зашёл навестить тебя.
Никон вскочил с своего ложа, бросился к ногам игумена и поклонами стал молить о прощении и благословении.
Старец умилился и сказал:
— Встань, мой сын, да будет благословен приход твой в дом Господний.
Когда же Никон встал и выпрямился, игумен был поражён его богатырской красотой.
— Ты подобен Пересвету и Ослябе, посланным св. Сергием к великому князю Дмитрию на погибель татар, и если явится врагом сей обители новый печенег, то ты тоже сразишь его, как сразил того Пересвет. Но богатырь по телу, ты богатырь и по духу. Сказывал мне патриарх Иосаф о новшествах твоих в монастыре Макария и о благолепии служения и песнопения... Дядя твой, отец протопоп Прокопий, уж много сделал здесь.
— Да, очень уж стар, — докончил его дядя.
— Старость не грех, не порок, — перебил его игумен, — но для твоих новшеств нужны силы молодые, твой Никон тебе и поможет. Рассказал мне твой дядя о Соловках, и невероятно, и страшно за них. Будет борьба с ними трудная, но Бог и св. Богородица будут стоять за правое дело. А ты оставайся у нас и служи Богу, как служил доселе. Братия у нас добрая, покладистая, послушная, она полюбит тебя. У нас не то; в Соловках всякого сброду люди; здесь все аль из бояр, аль из боярских детей, аль из приказных, всё больше люди служилые и на старости ищущие покоя и прощения грехов. Велю я тебе принести одежду чернецкую, и приходи к обедне, отец Прокопий отслужит молебен о благополучном окончании твоих бед; потом я отведу тебя в братскую трапезную, и ты порасскажи братии о Соловках.
Тогда Никон попросил разрешения игумена после обедни сказать слово братии.
— Это тоже новшество, — сказал игумен, — и многие восстают против этой новизны; видишь, сказать умное слово труднее, чем молчать; разрешаю тебе, сын мой, говорить всегда, когда Св. Дух найдёт на тя.
С этими словами игумен удалился, и несколько минут спустя принесена была чернецкая одежда для Никона; но вместе с тем ему принесли наперстный драгоценный крест от игумена с его благословением, причём принёсший этот крест чернец от имени Никодима передал ему, чтобы он воздвиг на Руси этот крест превыше всех сущих пастырей церкви.
Никон при этих словах призадумался, но объяснил их необыкновенно высоким своим ростом.
Во время обедни Никон пел на клиросе, но когда после службы начался молебен о нём, он стал пред алтарём на колени; когда же молебен кончился и хор запел «многая лета», он обратился к братии и смиренно склонил голову. С окончанием Никон начал говорить своё слово.
Говорил он о служении Господу и о долге служителей церкви.
Речь его была сжатая, резкая, но голос чудодействен: он то уподоблялся нежному голосу матери, говорящей с ребёнком, то был грозен и повелителен, так что оратор овладевал толпою, заставляя её то умиляться, то плакать, то трепетать.
И в тот миг, когда Никон взывал к нечестивым, грозя им вечным судьёю, блеснула молния, грянул гром и колокола церковные затрезвонили.
Монахи со страху попадали на колени; но Никон не растерялся, сняв наперсный крест с шеи, он поднял его высоко над головою своею и, призывая Господа сил и благословляя братию, изрёк всепрощение всем предстоящим.
— Знамение великое, — шептались между собою монахи...
Знамение так сильно подействовало на всех, что монахи встали и бросились под его благословение; Никон со всеми лобызался.
После того братия повела его в трапезную, и Никон рассказал им о похождениях своих в Соловках.
Братия с негодованием слушала рассказ Никона и многие из именитейших монахов обещались отписать обо всём в Москву.
— Мир не без добрых людей, — сказал Никон, возвращаясь в келью своего дяди.
Дядя же молвил:
— То св. Илья пророк, которого на Украине зовут «паликопы», благовествовал, что благодать Божья осенила тебя, и он трезвонил, слушая твоё слово.
И с этими словами всегда шутливый и насмешливый его дядя обнял его и крепко поцеловал: