Патриарх Никон
Шрифт:
Но хуже всего было то, что всем безусловно лицам, занимающимся торговлей, повелено было быть в посаде, в службе и в тягле наравне с посадскими людьми. В отношении же служилых было сказано, что если они торгуют свыше, нежели 50 руб., то не производить им жалованья.
Притом Морозов вёл открытую дружбу с иностранцем Виниусом, хвалил всё иностранное, а русское хулил, так что на Москве шли слухи, что он кальвинист и что даже при царском дворе хотел-де ввести иностранные порядки. Доказывали это тем, что царь после смерти отца своего вместо сорокадневного траура наложил годовой,
Всё это волновало народ, а новшества, которые вводил Иосиф в церкви, пугали тоже невежественную массу.
Но это не повело бы к мятежу, если бы не следующая случайность: судья земского приказа Леонтий Плещеев судил какого-то именитого купца Москвы с пристрастием, встрясками и тому подобное, и тот повинился в деле, в котором вся Москва считала его невинным.
Купца казнили, тогда народ 25 мая 1648 года, когда юный царь возвращался из Тройцы в кремль, схватил царскую лошадь за узду и почтительно, на коленях, умолял отрешить Плещеева от должности судьи и поставить на его место человека доброго.
Услышав из уст народа о жестокостях судьи, царь с большою ласкою и со слезами на глазах обещал народу исполнить его требование. Тогда народ проводил царя до крыльца, целуя его руки и стремя его седла.
На крыльце царь простился с народом и вошёл в хоромы.
Едва он скрылся, как из свиты провожавших его верхом несколько придворных, в угождение Плещееву, стали ругать народ, бить и разгонять его нагайками.
Толпа пришла в ярость, разобрала мостовую и бросала в них каменьями; те спаслись во дворце вместе с Плещеевым, который находился в царской свите.
Народ окружил дворец, требуя выдачи Плещеева.
У царя собрался совет провожавших его бояр: судили, рядили, спорили и решили: для успокоения народа отправить судью на казнь.
Послали за палачом.
Окружённого стрельцами Плещеева вывели из дворца и повезли на лобное место. Рассвирепевший же народ вырвал его из рук палача и, умертвив, повлёк его в Москву-реку.
Но толпа после того не разошлась, а ударила в колокола: весь кремль наполнился мятежным народом.
Тогда, окружённый боярами и стрельцами, Борис Иванович Морозов мужественно вышел на красное крыльцо.
Обратился он к народу с речью, обещаясь именем царя рассмотреть все их обиды: но народ стал грозить и ему, и в толпе раздались крики: «Долой бояр! Смерть боярам!»
Морозов с ужасом должен был скрываться во дворце и защищать все входы.
Вдруг в толпе послышались голоса: «Идём к князьям Одоевскому и Львову»; а с другой стороны послышалось: «К дьяку Чистову»; «К боярам», — раздавалось со всех сторон.
Огромная народная масса разбилась на несколько частей и под руководством коноводов двинулась в разные стороны для расправы с ненавистными своими притеснителями: убили дьяка Чистова и бросились грабить боярские дома.
Между тем дворец осаждала огромная толпа; вскоре она усилилась ещё возмутившимися стрелецкими слободами, так как те, участвуя в торге, подверглись всей силе закона о торговых людях, и притом они имели особую злобу на Морозова за его скупость и обсчёт.
Окружив дворец, народ потребовал его выдачи, но там были закрыты все двери и выходы и в хоромах как будто все вымерли.
Наступила ночь. Народ расположился вокруг дворца. Явились котлы, дрова, и многие заварили себе пищу; а из разграбленных лавок и погребов подвозили сюда и пенного, и заморского вина, и пива, и мёда бочками.
В народе появилось уже и оружие, и бивуак походил на военную осаду.
Часов в десять ночью у одного костра посредине площади сидело человек десять мужиков, напоминавших купеческую артель; ели они из одного котла и, окончив трапезу, запивали её вином из ограбленной бочки, которую они завладели на площади.
Артель эта более всех шумела, что необходимо заставить дворец выдать Морозова, и поэтому она заняла на бивуаке самое почётное место и предводительствовала толпой, а наистарший в артели был высокий трёхаршинный богатырь с подстриженной по-купечески бородой; за поясом у него торчали ярко сверкающий топор и татарский кинжал. Звали этого богатыря дядей Никитой, и народ уже успел узнать его имя, и поминутно являлись к нему посланники с докладом то из одной, то из другой группы народа, то о том, то о другом.
Но вот, едва артель окончила трапезу и огонь потух в её костре, к ней как тень скользнула монашка и, нагнувшись к дяде Никите, шепнула ему на ухо:
— Я из дворца; царь в ужасе: царица и царевны полумёртвые; бояре и стража до того оробели, что хотят выдать Морозова. Что делать?
— Я тотчас вломлюсь во дворец: народ туда не войдёт, и всё будет улажено. Доложи царю, пущай, как стану вламываться, впустят меня... Морозов пущай идёт к царевне Татьяне Михайловне.
Монашка исчезла. С полчаса спустя дядя Никита ударил тревогу.
Народ окружил его.
Зычным своим голосом он закричал:
— Что мы будем здесь сидеть, как куры на яйцах; идём ко дворцу; коли не выдадут добром Морозова, вломимся в хоромы; а коли впустят, так вы останетесь с ребятами у дворца, а я один его разыщу и приведу к вам.
— Умные речи! — раздались голоса.
Дядя Никита бросился вперёд к красному крыльцу, а народ ревел, и он стал ломиться в дверь.
Дверь открылась изнутри; народ хотел туда вломиться.
— Стой! Ни с места!— крикнул дядя Никита. — По изволению мира я один туда войду; мои ребята станут у двери, чтобы никто туда не вломился; а я вора Морозова найду и выдам его вам головой.
— Умные речи!— крикнули стрельцы и оттеснили народ от крыльца. Тогда дядя Никита вошёл в открытую дверь и, войдя туда, запер её с внутренней стороны.
При появлении его и царская стража, и придворные разбежались.
Дядя Никита пошёл разными ходами в горницы царевны Татьяны Михайловны.
Едва он появился в её сенях, сенные девицы, взглянув на его топорище и кинжал, на его богатырский рост, чуть-чуть не перемерли: они подняли такой визг и крик, как будто их режут на части.