Патриарх Никон
Шрифт:
Лечение не помогло.
Тогда начали служить по церквам и монастырям молебны и вызвали всех архимандритов и игуменов окрестных монастырей, чтобы был постоянный собор при патриархе, на случай внезапной кончины царя.
По этому случаю и Никон, в течение десяти лет возвысившийся в своём Кожеезерском монастыре до игуменства, прибыл в Москву [12] .
Состояние здоровья царя между тем ухудшалось; тогда прописали ему, в мае, другой чистительный состав и, осмотрев его вновь, нашли, что желудок, печень и селезёнка бессильны от многого сиденья, от холодных напитков и
12
Игумен Никодим преставился в 1640 году, причислен к лику святых и день его празднуется 3 июля. Таким образом Никон был его учеником, последователем и преемником.
Доктора собрались, осмотрели его и дали ему какой-то порошок.
Царь почувствовал себя лучше и в день своих именин, 12 июня, т.е. в день Михаила Малеина, он решился идти в придворную церковь св. Евдокии на заутреню.
В заутреню собрался поэтому весь двор и патриарх со всеми епископами и архимандритами и игуменами, чтобы служить соборне.
Михаил Фёдорович в царской одежде, поддерживаемый родственниками, боярами Шереметьевым и Стрешневым, вошёл в церковь, приложился к святым иконам и объявил, что прежде, нежели он станет слушать службу, он должен исполнить долг, налагаемый ему божественным словом.
— Сегодня, — сказал он, — день моего ангела, и я, по обычаю, прощаю всех обидчиков моих, прощаю всем согрешившим против меня и освобождаю всех; колодников (преступников), всех стоящих на правёже и вообще всех заключённых, за какую бы провинность они ни были содержимы; всем же служащим жалую полугодовой оклад, да радуются они, что Бог сподобил меня узреть сей день.
После того он отслушал церковную службу.
Вдруг ему сделалось дурно и его перенесли в царские хоромы.
Весь день он был слаб, но не жаловался на боль в теле, и доктора, хотя прописывали ему лекарства, но ни чем не помогли, — к вечеру ему сделалось дурно и он начал стонать и вопить, что внутренности его терзают. Он приказал поэтому окольничьим призвать царицу-мать, шестнадцатилетнего сына Алексея, патриарха Иосифа и дядьку сына, Бориса Ивановича Морозова. Простился он с женою умилённо, а сына благословил на царство, завещая ему быть мудрым, твёрдым, благочестивым, слушаться пастырей церковных и любить Бога и правду выше всего.
— А тебе, боярин, — обратился он к дядьке наследника, — поручаю сына и со слезами это говорю: как нам ты служил и работал с великим веселием и радостью, оставя дом, имение и покой, пёкся о его здравье и научении страху Божию и всякой премудрости, жил в нашем доме безотступно в терпении и беспокойстве тринадцать лет и соблюл его как зеницу ока, так и теперь служи.
Царю после того сделалось легче и он потребовал к себе дочерей. Особенно нежно говорил он с Ириной, считая как бы виновным себя пред нею за те огорчения, которые он причинил ей вызовом королевича Вольдемара в Москву, но о королевиче не упомянул ни словом. Анне и Татьяне он только наставительно сказал, чтобы они слушались и берегли мать свою.
Беседы эти сильно утомили царя, и к полночи, почувствовав крайнюю слабость, он потребовал, чтобы его исповедали и причастили святых тайн.
Явился царский духовник; все удалились; когда же кончился обряд и все вошли, царь лежал с закрытыми глазами и никого не узнавал.
В начале третьего часа ночи его не стало.
Все московские сорок сороков начали печальный погребальный перезвон, и вся Москва в неизъяснимом горе поднялась, чтобы отдать последний долг усопшему.
Панихиды пошли не только по церквам и монастырям, но и в частных домах, а царь высился в хоромах своих, в золочёном гробе на столе, покрытый порфирой, и на порфире лежала шапка, скипетр и держава. Народ шёл к нему на поклонение и горько плакал о нём, вспоминая его доброту, простоту, доступность и милосердие к народу.
На третий день печальная процессия потянулась к царской усыпальнице; впереди шло духовенство с хоругвями, а позади молодой царь, дума боярская, придворные и народ.
Когда опускали царя в могилу, и царица с детьми давали ему последнее лобзание, с ней сделалось дурно, вслед за нею упала в обморок Татьяна.
Когда последняя очнулась, она увидела, что её поддерживает обративший её внимание на похоронах необыкновенно высокий и красивый игумен, находившийся в процессии. Царевна поблагодарила его и подошла к матери — та тоже уже очнулась.
Поддерживая мать, она двинулась к аналою, так как должны были отслужить вновь панихиду.
Всё это происходило очень быстро, но тем не менее черница, стоявшая в это время на хорах церковных, заметила всё и сказала:
— Он ещё прекраснее сделался. Не игуменом бы ему быть, а женихом...
После этого на неё нашёл припадок ревности.
— Никому его не уступлю, — подумала она и, сорвав с головы клобук, бросила его на землю. — Никому... он мой по всему... по закону.
Порыв этот был мгновенен: она упала на колени, стала бить поклоны и тихо произносила про себя:
— Нетто я не отреклась от него для его же счастья, и коли для его счастья нужно бы было влюбить в него не только царевну, но и царицу, и всю вселенную, то разве я бы этого не сделала? Господи, ты простишь мне мои согрешения, — ведь это бесконечная любовь.
Панихиду начал между тем служить патриарх соборне со всем духовенством.
Голос молодого игумена преобладал в пении, в особенности когда раздалась «вечная память».
Многие стали в это время рыдать, и царица, и дочери её невольно обращали внимание на монаха.
После заупокойной трапезы духовенство разъехалось, а Никон отправился на кожеезерское подворье и тотчас уехал в свой монастырь, о чём он испрашивал ещё раньше разрешение патриарха.
— Жаль царских сестёр, все такие прекрасные, а обречены быть Христовыми невестами.
Потом, как бы отгоняя грешные мысли, он сказал про себя:
— Эта Москва — Новый Вавилон: только грешишь в ней, Господи прости. Да дьявол не искусит меня. Гей, Трофим, — крикнул он на своего кучера, — пристегни-ка лошадей... лезешь черепахой.
— Гей! Детки! — раздался голос кучера, и лошади пошли крупной рысью.
XIX
ТЯЖБА МОНАСТЫРЯ
Не прошло и года со времени смерти царя Михаила, как большая беда стряслась над Кожеезерском монастырём: князь Юрий Ситцкий начал с ним тяжбу о вотчине, которую завещал его отец обители.
Нечего делать, пришлось ехать Никону на Москву самому.
Он готовился бороться с князем, как говорится, не на жизнь, а на смерть; вот почему он простился с братией, захватив с собою богатую казну и подарки.