Патрик Кензи
Шрифт:
— Ваш муж, мой отец, Джек Рауз, Эмма Херлихи, Дидра Райдер.
— Это было пятнадцать или двадцать лет тому назад, — сказала она.
— Двадцать, — уточнил Болтон.
— Почему вы не вспомнили мое имя? — спросил я. — Вы же знали моего отца.
Она вскинула голову и посмотрела на меня так, будто я только что признал в ней давно потерянную сестру.
— Я никогда не знала вашего отца, мистер Кензи.
Я указал на фото.
— Вот он, доктор Уоррен. Совсем рядом с вашим мужем.
— Это ваш отец? — Она уставилась на фотографию.
— Да. А рядом с ним Джек Рауз. А вот здесь, над его
— Я не… — Она всматривалась в лица. — Мне неизвестны имена этих людей, мистер Кензи. Я сделала эту фотографию, потому что Стэн попросил меня. Он был вовлечен в эту глупую игру. Он, но не я. Я даже не разрешала им собираться в нашем доме.
— Почему?
Она вздохнула и махнула хрупкой рукой.
— Обычный выпендреж под маской общественной пользы. Это было так смешно и нелепо. Стэн пытался убедить меня, как хорошо и полезно это будет для его послужного списка, но он был такой же, как все, сколачивал уличные банды под вывеской добровольной помощи.
— По нашим сведениям, — сказал Болтон, — вы подали на развод с мистером Тимпсоном в ноябре 1974 года. Почему?
Она пожала плечами и зевнула в кулак.
— Доктор Уоррен?
— Господи Боже, — резко проговорила она. — Господи Боже! — Она посмотрела на нас, и на мгновение жизнь вернулась к ней, затем так же внезапно покинула. Она опустила голову, обхватила ее руками, и безжизненная прядь волос упала на ее пальцы.
— В то лето, — начала она, — Стэнли показал себя в настоящем свете. Он чувствовал себя римлянином, уверенным в своей непогрешимости и моральном превосходстве. Он приходил домой с кровью какого-то угонщика на ботинке и старался убедить меня, что, избивая этого бедолагу, совершает акт правосудия. Он стал отвратительным… в сексуальном плане, как будто я из жены превратилась в купленную девку. А главное, он очень изменился: из достойного человека, размышляющего над вопросами поры возмужания, он превратился в тупого солдата. — Дайандра ткнула пальцем в снимок. — И все эта компания. Смехотворная компания идиотов.
— Не можете ли вы припомнить какой-то особенный случай, доктор Уоррен?
— О чем вы?
— Рассказывал ли он когда-нибудь вам о разборках?
— Нет. Особенно после нашей ссоры по поводу крови на его ботинке.
— А вы уверены, что это была кровь именно угонщика?
Она кивнула.
— Доктор Уоррен, — сказал я, и она подняла взгляд на меня, — раз вы расстались с Тимпсоном, почему вы оказывали помощь окружному прокурору во время процесса над Хардименом?
— Стэн не имел отношения к этому делу. Он был занят преследованием в судебном порядке проституток. А я уже сотрудничала с окружным прокурором, когда один подсудимый заявил о своей невменяемости, и его сотрудникам нужно было убедиться в этом. Они попросили меня побеседовать с Алеком Хардименом. Я обнаружила, что он социопат, параноик и страдает манией величия, но формально психически здоров и прекрасно ощущает разницу между добром и злом.
— Была ли связь между ОАЭЭ и Алеком Хардименом? — спросил Оскар.
Она покачала головой.
— Насколько мне известно, нет.
— Почему распалась ОАЭЭ?
Дайандра пожала плечами.
— Думаю, они просто устали. На самом деле, не знаю. Вскоре после этого я уехала. Стэн последовал моему примеру несколько месяцев спустя.
— Не случалось ли в тот период еще чего-нибудь примечательного?
Она долго смотрела на фотографию.
— Помнится, — устало сказала она, — когда я делала этот снимок, я была беременна и в тот день меня подташнивало. Я говорила себе: всему виной жара, да и ребеночек внутри. Но причина была не в этом. Она была в них. — Дайандра отшвырнула фотографию. — Меня тошнило от них. Когда я их снимала, у меня было предчувствие, что в один прекрасный день они кого-нибудь изувечат. И им это понравится.
Когда мы ехали в машине, Филдс снял наушники и посмотрел на Болтона.
— Звонят из тюрьмы, доктор Долквист хочет поговорить с мистером Кензи. Могу их соединить.
Болтон кивнул и повернулся ко мне.
— Переведите на громкоговоритель.
Я ответил после первого телефонного звонка.
— Мистер Кензи? Рон Долквист.
— Доктор Долквист, — сказал я, — не возражаете, если я переведу вас на громкоговоритель?
— Разумеется, нет.
Я перевел, и его голос сразу же приобрел металлическое звучание, как будто отражался сразу от нескольких тарелок-антенн.
— Мистер Кензи, я провел много времени, просматривая записи, которые делал во время сеансов с Алеком Хардименом на протяжении нескольких лет, и, думаю, кое на что наткнулся. Уорден Лиф рассказал мне, что вы считаете, будто Эвандро Аруйо работает на свободе по приказанию Хардимена?
— Верно.
— Вы рассматривали возможность того, что у Эвандро есть партнер?
В машине нас было восемь человек, и все одновременно уставились на громкоговоритель.
— Объясните свою мысль, доктор.
— Видите ли, я тут кое о чем вспомнил. В первые годы своего пребывания в тюрьме Алек много говорил о человеке по имени Джон.
— Джон?
— Да. В это время Алек прилагал массу усилий, чтобы отменить приговор по причине своей невменяемости, и пустил в ход все уловки, чтобы убедить психиатров, что он страдает галлюцинациями, паранойей, шизофренией и другими отклонениями. Уверен, этот Джон был всего лишь его попыткой инсценировать таким образом синдром раздвоения личности. После 1979 года он никогда больше не упоминал о нем.
Болтон наклонился через мое плечо.
— Что заставило вас изменить свое мнение, доктор?
— Агент Болтон? О! Видите ли, в то время я допускал возможность, что Джон — это проявление собственной личности Алека, если угодно, фантастической, которая может проходить сквозь стены, растворяться в тумане и тому подобное. Но когда я просматривал свои записи прошлой ночью, то встретил обращение к троице и вспомнил при этом, что Алек предлагал вам, мистер Кензи, перейти в категорию «знаковых фигур» с помощью…
— Отца, Сына и Святого Духа, — сказал я.
— Да. Часто, когда Алек говорил о Джоне, он называл его Отец Джон. Алек, предполагается, мог быть сыном. Что же касается духа…
— Аруйо, — сказал я. — Он растворился в тумане.
— Точно. Представление Алека об истинном значении Святой Троицы оставляет желать лучшего, но у него богатая мифологическая и религиозная образная система — он выбирает то, что ему нужно, и сажает на почву собственных интересов, остальное просто выбрасывает.