Патрик Кензи
Шрифт:
— Ваши вещи, мадам. Прислали вместе с расплющенными пулями.
Энджи наклонила голову, скрывая лицо от камер, поблагодарила его, достала из пакета высокие ботинки «Доктор Мартенс» и обулась.
— С водолазкой будет сложнее, — сказал Бруссард, едва улыбнувшись.
— Да что вы? — Энджи сняла капюшон и повернулась спиной к журналистам. Одни из них хотел перепрыгнуть через ограждение, но сотрудник полиции штата выставил дубинку и слегка ею его оттолкнул.
Энджи сбросила с плеч одеяло и плащ, и несколько камер сразу повернулись в нашу сторону
Она посмотрела на меня:
— Может, исполнить медленный стриптиз, бедрами немного покрутить?
— Твой номер, — сказал я. — Кажется, ты уже завладела всеобщим вниманием.
— Моим — точно, — сказал Бруссард. Он, не скрываясь, рассматривал грудь Энджи, охваченную черным кружевом.
— О, какая радость! — Она состроила гримасу и натянула водолазку.
Кто-то на шоссе зааплодировал, кто-то засвистел. Освобождая из-под ворота густые пряди волос, Энджи стояла к зрителям спиной.
— Думаешь, это я себя показываю? — сказала она с досадой, обращаясь ко мне и слегка покачав головой. — Это они себя показывают, старина. Только они.
Вскоре после восхода солнца состояние Пула, которое прежде считалось критическим, стали оценивать как стабильное. Делать нам все равно было нечего, поэтому с Притчетт-стрит мы поехали вслед за «таурусом» Бруссарда в больницу Милтона.
Там пришлось поспорить с медсестрой, ведавшей посещениями, по поводу того, скольким из нас можно пройти к Пулу в отделение интенсивной терапии, раз мы не приходимся ему кровными родственниками. В это время мимо проходил какой-то доктор, он взглянул на Энджи и сказал:
— Вы знаете, что у вас покровы синие?
Немного еще поспорив, Энджи прошла с ним за занавеску проверить, нет ли у нее гипотермии, а медсестра неохотно пустила нас с Бруссардом к Пулу.
— Инфаркт миокарда, — сказал он, подкладывал себе под спину подушки, желая немного приподняться. — Жутковатое словечко, а?
— Это два слова, — сказал Бруссард, неловко потянулся и слегка сдавил Пулу руку.
— Не важно. Сердечный приступ, вот что это было. — Пул снова пошевелился, но, видимо почувствовав острую боль, с шипением втянул в себя воздух.
— Расслабься, — сказал Бруссард. — Ради бога, расслабься.
— Что там такое было? — спросил Пул.
— Двое среди деревьев у карьера и один внизу? — сказал он, когда мы рассказали ему то немногое, что знали сами.
— Похоже на то, — сказал Бруссард. — Или один стрелок с двумя винтовками среди деревьев и один на вдовьем мостике.
Пул поморщился, показывая, что верит в такую возможность так же, как в то, что Джона Кеннеди убил стрелок-одиночка. Потом повернул на подушке голову и посмотрел на меня.
— Вы точно видели, как с утеса бросили две винтовки?
— Почти точно, — сказал я. — Там бог знает что творилось. — Я пожал плечами, потом кивнул: — Нет, точно. Две винтовки.
— А стрелок на мельнице свой винчестер оставил?
— Да.
— Но никаких гильз?
— Именно так.
— А стрелок или стрелки у карьера избавились от винтовок, но оставили повсюду гильзы?
— Верно, сэр, — сказал Бруссард.
— Господи, — сказал Пул, — я этого не понимаю.
В палату вошла Энджи, держа у локтевого сгиба марлевый шарик, сгибая и разгибая руку. Она стала у кровати Пула и улыбнулась, глядя на него сверху вниз.
— Что говорит врач? — спросил Бруссард.
— Небольшое переохлаждение. — Энджи пожала плечами. — Сделал мне укол куриного бульона или чего-то такого, сказал, что пальцы на руках и ногах не отрежут.
Энджи несколько порозовела, далеко не до обычного своего состояния, но тем не менее.
— Мы с вами как парочка призраков, — сказала она, сев на кровать рядом с Пулом.
Он улыбнулся потрескавшимися губами.
— Говорят, моя дорогая, вы сиганули со скалы, как знаменитые ныряльщики на Галапагосских островах.
— Это в Акапулько так ныряют, — сказал Бруссард. — На Галапагосах со скал никто не прыгает.
— Ну, тогда на Фиджи, — сказал Пул, — и хватит меня поправлять. Итак, детки, что же, черт возьми, происходит?
Энджи слегка потрепала его по щеке:
— Это вы нам расскажите. Что было с вами?
Он поджал губы.
— Да я хорошенько и не помню. Почему-то оказалось, что спускаюсь с холма. Беда в том, что я уоки-токи и фонарик забыл. — Он поднял брови. — Вы, наверное, думаете: «Хорош, нечего сказать». Услышал стрельбу, попробовал вернуться на место, где мы расстались, но куда бы ни шел, все выходило, что иду не на выстрелы, а от них. Заросли, — сказал он и покачал головой. — Потом как-то оказался на углу Карьерной улицы и у съезда с автомагистрали. Мимо пролетел «лексус». Я пошел за ним. К тому времени, как оказался рядом с ним, наши друзья получили по свинцовой заглушке в головы, а я чувствую, меня как-то вроде шатает.
— Помнишь, как позвонил и сообщил о трупах? — спросил Бруссард.
— Я позвонил?
Бруссард кивнул.
— С телефона в машине.
— Ничего себе! — сказал Пул. — А я не дурак, а?
Энджи улыбнулась, взяла носовой платок с тележки у кровати Пула и промокнула ему лоб.
— Господи! — сказал Пул, с трудом ворочая языком.
— Что?
Глаза его закатились, но через мгновение он снова осмысленно посмотрел на нас.
— А? Да ничего, просто лекарства мне такие колют. Трудно сосредоточиться.
Из-за занавески возле Бруссарда показалась медсестра, ведавшая посещениями.
— Вам пора. Пожалуйста.
— Так что там наверху было? — с трудом проговорил Пул.
— Пора, — сказала сестра.
Пул снова закатил глаза влево, облизнул сухие губы и похлопал веками.
— Мистеру Рафтопулосу сейчас больше нельзя.
— Нет, — сказал Пул, — подождите.
Бруссард похлопал его по руке:
— Мы еще зайдем, дружище. Ты не волнуйся.
— Что там было? — снова спросил Пул заметно слабеющим голосом. Мы поднялись и отошли от его кровати.