Патрик Кензи
Шрифт:
— Нет. Так не бывает.
Он поддал ногой обломок кирпича:
— Нет, это уж точно. — Он посмотрел на поле, поросшее сорняками, на ветхие строения, стоящие на его краю, на валявшиеся тут и там бетонные блоки с торчавшей арматурой, которая походила на флагштоки — вот только флагов было не видно.
Его империя.
— А теперь ступайте домой, — сказал он. — И забудем, что мы когда-то встречались.
— Договорились, — сказал я, но у меня было сильное чувство, что Роланда я буду помнить всю свою жизнь, даже после того, как прочту извещение о его смерти.
Он кивнул куда-то в сторону и пошел своей дорогой.
— А вот мать у меня была что надо. Порядочная была женщина.
Я взял Энджи за руку.
— Была, — сказал я. — Но оказалась никому не нужной.
Он передернул плечами — то ли вздрогнул, то ли еще почему.
— Насчет этого я другого мнения, — сказал Роланд и зашагал дальше. Он шел через пустырь, и фигура его становилась все меньше и меньше и наконец почти совсем исчезла из виду, затерявшись где-то в трущобах. Одинокий принц, шествующий к престолу и не понимающий, почему это не вызывает у него того восторга, на который можно было бы рассчитывать.
Он окончательно исчез, скрывшись в темном дверном проеме, подобно прохладному летнему бризу, дующему с океана, летящему прямо на север мимо трущоб, мимо нас, треплющему своими холодными пальцами наши волосы, заставляющему раскрыть пошире глаза и без задержки мчащемуся дальше, в центр города. Я почувствовал в своей руке теплую ладонь Энджи и не выпускал ее, пока мы вслед за бризом шли через пустырь в наш квартал.
Дай мне руку, тьма
Dennis Lehane: “Darkness, Take My Hand”, 1996
Перевод: Р. Галушко
Как-то в детстве отец взял меня с собой на крышу только что сгоревшего дома.
Вызов пришел, когда мы, совершали экскурсию по пожарной части, поэтому я уселся рядом с ним на переднее сиденье пожарной машины, с замиранием ощущая крутые повороты, оглушительный рев сирен и черную синеву дыма впереди нас.
Через час пламя было погашено, я уселся на край тротуара, и каждый пожарный почему-то считал своим долгом взъерошить мои волосы и угостить хорошей порцией хот-дога. Я все еще наблюдал за их работой, когда пришел отец, взял меня за руку и повел к пожарной лестнице.
Тяжелый едкий дым проникал в наши волосы, стелился по кирпичам, а мы всё поднимались и поднимались. Через разбитые стекла видны были выгоревшие обуглившиеся полы. Сквозь провалы в потолке струились потоки грязной воды.
Этот дом наводил на меня ужас, и когда мы добрались, наконец, до крыши, отцу пришлось взять меня на руки.
— Патрик, — прошептал он, когда мы шли по гудроновому покрытию, — все уже кончилось. Разве ты не видишь?
Я посмотрел вниз и увидел желто-синие стальные небоскребы города, простиравшегося до горизонта. Но под нами была гарь, духота и разруха.
— Видишь? — переспросил отец. — Здесь безопасно. Мы остановили огонь на нижних этажах. Он не может достать нас здесь. Если загасить все на корню, он не разгуляется и не поднимется вверх.
Он погладил меня по голове и поцеловал в щеку.
Но меня била дрожь.
Пролог
Сочельник, 18.15
Три дня тому назад, в первую праздничную зимнюю ночь был тяжело ранен Эдди Брюэр, мой друг детства. Он был одним из четырех человек, застреленных в фешенебельном универсаме. Но не грабеж был причиной случившегося. Убийца, Джеймс Фейхи, недавно расстался со своей подружкой Лорой Стайлз, кассиршей круглосуточной смены. В 11.15, когда Эдди Брюэр как раз наполнил свой бокал спрайтом со льдом, Джеймс Фейхи вошел в помещение и дважды выстрелил в Лору Стайлз: один раз в лицо и дважды в сердце.
Затем он прострелил голову Эдди Брюэра и спустился вниз в отдел замороженных продуктов. Там он увидел пожилую вьетнамскую пару, съежившуюся в молочной секции. Каждый из них получил по две пули, после чего Джеймс Фейхи счел свою работу завершенной.
Он вышел на улицу, сел в свой автомобиль, приклеил скотчем к боковому зеркалу судебное постановление, которого добились против него Лора Стайлз и ее семья, повязал голову одним из бюстгальтеров Лоры, отхлебнул виски и выстрелил себе прямо в рот.
Джеймс Фейхи и Лора Стайлз скончались на месте. Пожилой вьетнамец умер по дороге в Карни-хоспитэл, его жена — несколькими часами позже. Эдди Брюэр, однако, находится в коме, и хотя врачи настроены пессимистически, они все же вынуждены признать, что наличие жизни в нем носит сверхъестественный характер.
Пресса сильно ухватилась за это высказывание, потому что Эдди Брюэр, который, насколько я помню, никогда не имел ничего общего со святостью, стал священником. Правда, в ночь, когда в него стреляли, он не был при исполнении, да и одет был обычно — свитер и кожаная куртка, поэтому Фейхи трудновато было угадать его сан, да и вряд ли это имело для него какое-либо значение. Но пресса то ли от атмосферы рождественских праздников, то ли от радости, что в обыденной теме убийств появилась свежая струя, разыграла эту историю по всем правилам.
Телекомментаторы и главные редактора газет дошли до того, что связали нападение на Эдди Брюэра с первыми признаками апокалипсиса, в результате чего вокруг церкви в его приходе Лоуэр Миллз и больницы, где он лежал, было установлено круглосуточное дежурство. Таким образом, Эдди Брюэр, безвестный священнослужитель и весьма скромный человек, претендовал на звание мученика, независимо от того, умрет он или нет.
Правда, все это не имеет ничего общего с кошмаром, навалившимся на меня и еще нескольких человек два месяца тому назад, кошмаром, стоившим мне ранений, которые, по мнению врачей, должны будут когда-нибудь зажить, хотя моя правая рука до сих пор не обрела былую чувствительность, а рубцы на лице иногда сильно горят, хотя ради них я отрастил бороду. Нет, тяжело раненный священник и серийный убийца, вошедший в мою жизнь, недавняя «этническая чистка», проведенная в бывшей советской республике, или мужчина, обстрелявший клинику абортов недалеко отсюда, или другой киллер, расстрелявший десять человек в штате Юта и еще не пойманный — все они никак не связаны между собой.