Патриот. Жестокий роман о национальной идее

Колышевский Алексей

— Дорогие гости, пришедшие в этот праздничный вечер поздравить нашего юбиляра! Сейчас вы много говорили о том, что Россия поднялась с колен, на которые ее поставила всякая сволочь во главе с американским шпионом, которого впопыхах назначили президентом!

При этих словах за столом установилась гробовая тишина, а человек, похожий на иудейского олигарха, немного напрягся.

— И вот, — невозмутимо продолжал Гера, которому море было уже по колено, — наконец, в стране появился первый по-настоящему любимый народом лидер. И теперь, из-за того, что гадские наймиты и наймитши, если можно так выразиться, мутят воду в ступе и смущают народы аки Сатана, приходится с тяжелым сердцем готовиться к тому, что нормальная жизнь разом закончится! Восемь лет, — Гера чувствовал, как от него буквально исходят энергетические волны, и с удовлетворением отметил, что на лицах слушателей появилось доброжелательное выражение, — восемь лет — это не срок для страны, которая только-только стала отряхиваться после того, как ее вываляли, словно жалкого

клоуна, в опилках манежа. Неизвестно, по какой причине, неизвестно, хотя можно догадаться, по чьему совету, в России была принята самая отвратительная Конституция из всех, что только можно себе вообразить. Какой-то злодей или целый коллектив злодеев-троечников скопировали ее частично из американской, но лишь частично! А американская конституция — это лишь часть технологии создания огромного механизма, имя которому — государственный аппарат США. Нельзя создать что-то стоящее из кусков технологии, которые к тому же лежат на поверхности и кажутся обманчиво простыми. Это все равно, что построить самолет, увидев у кого-то такой же, но при этом не имея ни чертежей, ни точных размеров, и потом долго удивляться, отчего этот ублюдок никак не может взлететь. Да потому, что он никогда не взлетит, он и не должен взлететь! Так же и с российским основным законом. Кто? Нет. — Гера, сверкая глазами и чуть было не сорвавшись на фальцет, обвел взглядом гостей. — Кто сказал, что президент должен быть избираем именно на такой же срок, что и президент американский! У них там, в Америке, все давно схвачено, есть политическая система, есть всего две партии, но они сильны и конкурируют между собой, отчего народу только лучше, а здесь кое-кто, засевший у нас за спиной, всеми силами поощряет создание партий, партишек и партеечек, лишь бы показать всему миру, что у нас, дескать, многопартийность. Да в жопу такую многопартийность! Либо изменить кое-что в нашей существующей системе, выправив ее и заточив под наши, так сказать, реалии, либо целиком перенимать американскую систему, включая и конституцию, но я прошу заметить, что прежде, чем стать той Америкой, которую все мы видим, боимся, ненавидим и признаемся себе в том, что у них все космически лучше по сравнению с нами, я вынужден напомнить, что вначале они затеяли гражданскую войну, а у нас, если затеять войну, после нее и руководить станет некем.

— Короче, Склифосовский, — шутливо прервал его генерал Петя, — говоришь красиво, правильно говоришь, а вывод какой?

— А вывод вот какой… — Гера оперся о стол обеими руками, словно для прочности, и просто сказал: — Нам восемь лет мало. Нужно поменять. Вот вы, — он внезапно обратился к Каддафи, слушавшему Геру через переводчика, — вы долго находитесь у власти? Можете даже не отвечать, все и так знают, что до х… простите, очень долго. И что? Прибыль от продажи нефти все еще идет вашему народу? А теперь представьте, если бы вас через четыре года сменил неизвестно кто и в голове его было бы нечто совершенно иное?! И тогда ничего бы у вас в стране не осталось: ни нефти, ни денег. И если мы хотим и дальше безбоязненно жить хорошо, то предлагаю, объяснив народу необходимость, изменить сроки президентского правления. Надеюсь, что присутствующие меня поддержат в том, что никакой альтернативы нынешнему президенту не существует!

Гера закончил под гром оваций и оробел, когда несколько пар крепких рук подхватили его и принялись подбрасывать в воздух с криками «Ура! Да здравствует…» и так далее. Под этот шум и радостную неразбериху человек в очках и с часами на правом запястье незаметно встал из-за стола и вышел из банкетного зала в пустынное фойе. Спустя секунду показался и генерал Петя. Он быстро подошел к своему запоздавшему гостю и спросил:

— Ну, видел парнишку? Как тебе?

— А не пустой ли он крикун? — последовал задумчивый вопрос.

— Кто? Герман? Да нет, разумеется. Это наш парень, свой в доску! Он за тебя в Интернете в кровь бился и добился сам знаешь чего: теперь там про тебя ни одна шавка ничего вякнуть не смеет.

— Ну и куда его, как ты думаешь?

— Тут ответ, по-моему, очевиден. Надо нам с нашим владельцем заводов, газет, пароходов что-то решать. Я еще утром тебе об этом говорил, а то народ, по слухам, несильно доволен, что олигарх решает, какие ему, народу, газеты читать и что смотреть на голубом экране. Кондово все больно как-то, без изюминки, навязчиво у него. Словно нарочно полудурками нас хочет выставить, тебя, конечно, в первую очередь.

— Ты же понимаешь, что посадить его уже не получится. Тут надо как-то…

— Понимаю.

— Ну, тогда я пошел. С днем рождения, Петя.

Все женщины делают это

Рогачев узнал о том, что Гера присутствовал на праздновании юбилея Сеченова, сидел рядом с президентом и толкал речи, после которых его подбрасывали в воздух, на следующее утро по дороге в Кремль. Первым его желанием было просто выгнать пронырливого Геру вон и сделать так, чтобы все о нем забыли, но, взвесив все нюансы подобного решения, Рогачев понял, что уволить Геру у него не получится. Во-первых, это вызовет широкий резонанс в интернет-среде, в которой фамилия Кленовский стала уже чем-то вроде синонима слову «дирижер», и убери он дирижера в одночасье, неизвестно какой информационной миной для него, Петра Рогачева, это окажется. Одно дело, когда твое имя склоняют

в помойке для слива нечистот, на каком-нибудь «компромат. ру», и совсем другое, когда его склоняют везде, тем более что в этом случае Интернетом явно не ограничится: журналистишки, имеющие собственные жэжэ-дневнички, раздуют эту тему до размеров атомного гриба, и запретить тему «увольнение Кленовского» будет равнозначно попытке перекрыть прогнившую водопроводную трубу, откуда изо всех дыр и трещин под напором бьет вода. И даже если минимизировать информацию, обзвонив все печатные источники и радиостанции, то никто не даст гарантии, что «Звуки Москвы», где весь штат, по мнению Рогачева, представлял собой банду бесконтрольных психопатов, не сделает в пику ему специальный репортаж «О том, как задушили правду» или что-то в этом роде. А там вспомнят и про Бабицкого, и про убитую сами-знаете-кем журналистку …скую, далее по закону цепной реакции выйдут на обстоятельства ареста Хроновского, увяжут это с его, Рогачева, нынешним положением и… В общем, уже и первый пункт невозможности отделаться от Кленовского был полноценным и вариантов не оставлял. А о втором пункте Петр Сергеевич вообще не хотел думать, однако мысленно он все чаще возвращался к нему. Если его, Рогачева, сотрудник ходил на празднование дня рождения его главного врага, а Сеченов был, разумеется, таковым на все сто процентов, то, выходит, Сеченов взял Геру под свое крыло. А что такое быть у Сеченова под крылом, Рогачев прекрасно знал: генерал Петя за своих людей бился до последнего и никого ни разу не сдал. Поэтому Рогачев не мог исключить и того варианта, что, склонив на свою сторону трусоватого Поплавского, генерал Петя вместе с ним может пойти к президенту и там замолвить за Геру словечко, и тогда президент, как человек любопытный, может поинтересоваться Гериной личностью поплотнее, а если Кленовский попадет в поле зрения президента и начнет говорить, особенно о некоторых прошлых делах, еще из жизни «Юксона», то… Да к тому же эта сволочь Гера талантлив, умеет располагать к себе людей, и президентское любопытство может закончиться для Кленовского весьма и весьма неплохо, каким-нибудь душевным назначением, например.

Петр Сергеевич решил позвонить Кире посоветоваться, что можно лучше сделать, как лучше поступить в такой ситуации. Они встретились через сорок минут в одном из ресторанов на пересечении Петровки и Бульварного кольца, попросили себе отдельный кабинет, возле двери которого встал телохранитель Рогачева.

Кира села перед ним прямо на стол, раздвинула ноги, выгнула спину словно кошка, запрокинула голову, закрыла глаза и приготовилась к их обычной прелюдии, однако Рогачев накрыл ладонями ее колени и свел их вместе. Кира вопросительно поглядела на него:

— Что происходит, милый?

— Кира, я предложил встретиться по другому поводу.

Ее сердце затрепетало — пусть это было сердце шпионки, циничной и расчетливой, но прежде всего — это было сердце женщины, и Кира испугалась, что ее любовник, с которым она связывала большие надежды, вдруг решил просто вычеркнуть ее из своей жизни, а тем самым зачеркнуть «большой план» Киры. Так сама Брикер называла свой детально продуманный на несколько лет вперед этап жизни, по завершении которого она должна была, по собственным расчетам, стать независимой и очень состоятельной женщиной, путешествовать по миру в поисках острых ощущений, одним словом, жить в свое удовольствие. Стараясь выглядеть равнодушной и уверенной, она спросила:

— Вот как? А я думала, ты соскучился.

— Я и соскучился, и хочу с тобой посоветоваться. Так как-то все одновременно на меня упало, и я не знаю, что стряхнуть первым.

— Да вроде как все понятно. — Кира слезла со стола и села напротив Петра. — Ну так о чем хотел меня спросить властелин идеологии?

— О твоем любимом Кленовском.

— О, Петр, перестань! Сколько раз я тебе говорила, что наши отношения — это не то, что ты думаешь! Да, мы живем вместе, но между нами давно уже ничего нет, к тому же он вот уже как неделю назад вообще переехал в свою квартиру на Соколе и меня туда что-то не зовет. Говорит, что ему, видите ли, нужно о чем-то подумать, собраться с духом…

— Для чего? — Рогачев улыбнулся и стал похож на акулу. — Он тебе хочет сделать предложение руки и сердца? А что? Ему-то можно. У него жена уехала в Лондон с каким-то журналистом из Би-би-си, а моя лесбиянка хоть и торчит там же, но разводиться с ней для меня равнозначно потере огромного количества денег, которые она потребует в качестве отступного, так что пусть уж лучше все остается так, как есть.

— Лондон — кладбище старых жен, Петенька. Как и Париж, и Рим, и еще много мест на земле, куда наши бравые олигархи ссылают своих благоверных так же, как раньше неугодных супружниц сплавляли в монастыри. А если и так? Если он хочет предложить мне стать его женой? Почему мне, по-твоему, нужно от этого отказываться? Он молод, богат, влиятелен, он твой заместитель, пусть и неофициальный, но все знают, что он твоего поля ягода.

— Уже не моего. Кленовский вчера был на банкете в честь дня рождения Сеченова.

Рогачев не стал говорить Кире о подробностях появления Геры на празднике у генерала Пети, иначе, подумал он, «девка может не захотеть перейти на мою сторону и принять мое предложение. Решит, что я слишком много значения придаю личности Кленовского и даже боюсь его. А ведь я не боюсь его? Кто он такой, чтобы мне его бояться? Признайся сам себе, Петя, что боишься ты не шавку Кленовского, а Сеченова — вот кто твой ночной кошмар».