Патриот. Жестокий роман о национальной идее
Шрифт:
— Я очень хочу тебя видеть. Прямо сейчас.
— Хорошо, я сейчас приеду.
— Да не надо самой-то. Я водилу пошлю своего. Ну, Вову? Помнишь его? К тому же я на даче под Воскресенском, ты сама не найдешь.
— У кого это дача в такой мониной попе? — с легким подозрением спросила проницательная Кира.
— У Сеченова, разумеется. У него таких загородных домов много.
— Как, и он… там?
— Конечно! И рвется нас благословить! Он тоже тебя ждет, сказал даже, что давно мечтал видеть тебя в своем аппарате.
У Киры от такого сногсшибательного шанса закружилась голова. Еще бы! И муж, без пяти минут птица высокого полета, и знакомство с самим Сеченовым, и какие-то совершенно космические перспективы!
— Где твой водила-то?!
— Сейчас я ему скажу, и он через час будет у тебя. Ты только не пугайся — он на своей машине. У нас «Ауди» на плановом техосмотре в сервисе под потолком висит.
— Да
…Гера вернулся к машине Володи, залез внутрь «жигуленка» и поерзал на неудобном сиденье. Вова ждал его ответа, но Гера отчего-то тянул. Он понимал, что сейчас, сказав этому биороботу «фас», он зачеркнет в своей жизни право на что-то очень и очень важное. На некое возвращение или что-то в этом роде, чего Гере не дано было понять, но дано было предвидеть. Однако останавливаться было уже поздно.
— Она тебя ждет. Поезжай.
— Ну, «с богом» в таких случаях не говорят вроде. Да, братан?
— Да, Володь. Не тот это случай. Ты, когда все закончишь, чтоб все концы в воду, понял? Не смей эту «дуру» у себя оставлять, я говорю о пистолете.
— Да ладно, чего я детективов не читал, что ли?
— Как уже в Москву поедешь, позвони. Вмажем.
— Это само собой. Я и сам хотел предложить.
— Давай. Ни пуха тебе.
— К чертям собачьим.
…Он зашел в подъезд, позвонил по телефону и сказал, что его железная дверь не открывается. Ему ответили, что бригада сможет подъехать только через час: много вызовов. Затем поднялся на лестничную площадку и вместо своей квартиры направился к двери соседки. Той самой, которой Настя передала для него ключи. Он позвонил, она открыла. Гера сказал, что заело дверь и он вызвал службу спасения, долго ждать и, может быть, у нее найдется для него стакан воды. Соседка пригласила его выпить чаю и в течение часа расспрашивала его о причинах расставания с Настей. Гере поневоле пришлось удовлетворить ее стариковское любопытство, ведь она была его алиби…
…Кира выглядела просто сногсшибательно, а в этой убогой «девяносто девятой» и вовсе смотрелась словно бриллиант в оправе из железа, хотя бриллиант не в силах испортить ничего, поместите его хоть в кучу навоза, и в этом случае навоз будет навозом, а бриллиант… ну и так далее. Вова сперва даже подумал, что перед тем, как лишать ее жизни, неплохо было бы «взнуздать такую кралю, которая дает только миллионерам», но вспомнил про трехкомнатную квартиру, про четыре красивые пачки в мешке из-под мусора и решил, что риск в этом случае вовсе не благородное дело. Они ехали молча. Кира мечтала о своем: ей грезились большие города, голубые лагуны с белоснежными песочными пляжами, дом в Булонском лесу и огромная белая яхта. А Володя размышлял о том, как здорово, что Судьба наконец-то повернулась к нему тем местом, куда сподручнее было ее поиметь, и уже раздвинула ноги, дружелюбно приглашая Вову на свое ложе. Километры позволяли себя обгонять, и чем больше их оставалось позади, тем меньше оставалось песчинок в верхней колбе песочных часов жизни Киры.
Вова доехал до указателя «Воскресенск», свернул с Горьковского шоссе налево и, оставив в стороне город, покатил к окраине. Кира смотрела, как кончилась сперва относительно хорошая асфальтовая дорога и начался проселок, на котором «жигуленок» стал колотить немилосердный тремор, затем закончились садовые товарищества и коттеджные поселки, и теперь впереди была лишь «бетонка», прямой нитью уходящая в лес. К тому же в машине стало как-то неприятно попахивать: запах отстойников, не замерзающих никогда, даже в самый лютый мороз. Квадратные, бездонные, каждый размером с футбольное поле, полные черной маслянистой жижи, отфильтрованной мембранами очистной линии воды, они внушали ужас лишь при одном только взгляде на них. И казалось когда-то маленькому Володе, бывавшему в этих местах в далеком детстве, что живут в этих отстойниках страшные, небывало уродливые чудовища-мутанты. Черные резервуары наполнял такой яд, что любая органическая материя растворялась в нем без остатка за считаные часы. Сюда, в начале сумерек ранней весны, и привез Вова свою жертву. Встретить в этом жутком месте живую душу было невозможно и днем, а уж в это время и вовсе невероятно. Кире стало страшно.
— А куда это мы приехали? Ты что, заблудился?
— Да нет. Почему заблудился? Просто так намного короче ехать, попадем в дачный поселок с другой стороны, как бы с тыла, а то там, когда я за вами выезжал, на главной дороге авария случилась очень серьезная. Представляете! Трактор гусеничный, тяжелый, и чего он там забыл? Так вот этот трактор в ворота поселка не вписался и снес их подчистую, ковшом задел, — на ходу придумывал Вова, зорким глазом наметив место последней стоянки. — Ну и тут, конечно, кавардак, никто ни проехать не может, ни выехать!
Вова несколько раз сильно ударил по педали газа и попеременно резко отпустил сцепление. Машину начало дергать, и она заглохла. Кира шумно выдохнула, ей было уже совсем не до шуток.
— Господи! Да что там такое?!
— Да вот… Понимаешь. Это ж не «Ауди». Насос полетел топливный, еб его мать, — выругался Вова. — Все хотел поменять, да с работой этой, сами знаете, и времени-то нет свободного, и надо же так, чтобы в области! Что теперь делать, ума не приложу просто!
Кира взбеленилась:
— Ты идиот! За что тебя только Гера держит! Я бы тебя под зад коленом давно! Так. Все. Мне это надоело. Я звоню Гере, пусть едет сюда!
— Ну, пожалуйста, — заныл Володя, — ну, Кира Борисовна. Не звоните вы ему! Ведь любит он вас, а меня из-за вас уволит. А я и ни при чем тут вовсе. Машина-то у меня плохенькая, ненадежная. Давайте мы с вами пешком. Тут осталось-то самое большее километр, даже меньше, а?! Ну, прошу вас, пожалейте.
Услышав это «любит вас», Кира пришла в себя, и в ней, как и в каждой женщине, победило природное доброе начало. Она чертыхнулась, распахнула дверцу «девяносто девятой» и ступила на бетонку. Вова извлек из-под пассажирского переднего сиденья маленький пистолет с навинченным на него глушителем и молниеносно спрятал его под куртку. Тоже вышел из машины.
— Куда идти? Показывай. — Кира сказала это требовательно и даже притопнула ногой, мол, сколько можно! — Воняет здесь хуже, чем в аду.
— Куда идти, говорите? — Вова вытащил пистолет и щелкнул флажком предохранителя. — Да не надо уже никуда ходить. Пришли мы.
С коротким звуком лопнувшего надувного шарика прозвучал выстрел. Затем еще один…
Он спихнул тело в черную топь, и оно тут же исчезло, не оставив на поверхности ни пузырька. Старательно собрал маленькие гильзы: две нашлись сразу, а в поисках третьей он долго ползал на коленях, пока, наконец, не нашел ее, отлетевшую под машину. Вместе с пистолетом выбросил гильзы туда же, в отстойник. Аккуратно развернулся и не торопясь поехал в сторону Москвы. На душе у Володи было пусто-пусто.
Jedem das Seine
У Алика Бухиева жизнь удалась и била ключом. Алик был весел, постоянно пьян и счастлив. Телеканалы зазывали его что-нибудь авторитетно прокомментировать по поводу положения сезонных рабочих в большом городе, лига правозащитников собиралась принять его в свои члены, и многотысячное интернет-человечество разнесло его имя по Сети. Алик стал известным и принялся «зажигать по-взрослому»: ужинал в ресторанах, пил дорогой коньяк и на какой-то ВИП-вечеринке познакомился с бывшей женой одного богопротивного и нудного телеведущего, мнящего себя интеллектуалом, а на самом деле скучнейшего, пресного типа, отягощенного язвой желудка и несколькими внебрачными детьми. Бывшая жена, по имени Катя, была легкомысленной особой из творческой среды и нашла Алика оригинальным и «дико милым». Вместе их часто замечали в различных заведениях Москвы и Петербурга, куда Алик зачастил и бывал по нескольку раз в месяц, проводя встречи с читателями «Гастролера» и толкая на местных питерских телеканалах и радиостанциях речи, бичующие фашизм, национальную нетерпимость и заканчивая свои выступления неизменным «Слава России!». Он настолько уверовал в непогрешимость собственных идей, в чистоту своих помыслов и популярность, что совершенно преобразился. Вместо прежнего худосочного метиса с затравленным взором Алик превратился в этакого плотненького, похожего на сосиску человечка с надменной ухмылкой. На его публичных встречах стали появляться какие-то молчаливые горцы, затянутые в черный шелк рубашек и с перстнями на холеных пальцах. Алик пустил слух, что это не кто иные, как те, с кем он «топтал зону», авторитетные воры в законе и еще какие-то там чеченские криминальные авторитеты. Кате от бывшего мужа достался «Мерседес», и они эффектно уносились в ночь из очередного ресторана, чтобы «взять кое-что на «Юго-Западной», и после этого ехали на квартиру к Кате, где то, что они «взяли», помогало им полностью оторваться от мира и долго купаться в разноцветных реках ЛСД, текущих среди белых песков кокаина, заросших псилобисциновыми веселенькими грибочками. Деньги Бухиев тратил с ненасытностью только что откинувшегося с зоны рецидивиста, которому самый кайф от отсидки до отсидки потрясти хрустами и шикарно оторваться. О завтрашнем дне не думал, жег жизнь и на каждом углу прославлял Геру, называя его «своим гениальным продюсером» и «надеждой России».