Патрульные Апокалипсиса
Шрифт:
– И это все? Ничего больше не было?
– То были страшные времена, сынок, – сказала Катрин Виллье. – Неверное слово, неприязненный взгляд или жест могли повлечь за собой немедленный арест, заключение в тюрьму и даже, случалось, депортацию. Оккупанты, особенно честолюбивые офицеры среднего звена, отличались крайней подозрительностью: они подозревали всех и вся. Каждая удача Сопротивления приводила их в ярость. Опасность грозила всем. С таким адом несравнимы даже самые мрачные фантазии Кафки.
– И до сегодняшнего вечера вы не видели Жоделя?
– Если бы мы его и увидели,
– А вдруг это не он, отец?
– Нет, это Жодель. Глаза у покойника были открыты, и они синие-синие, как безоблачное небо Средиземноморья… Твои точь-в-точь как у Жан-Пьера.
– У Жан-Пьера? – тихо повторил сын. – Это вы так назвали меня?
– Вообще-то это имя твоего убитого брата, – сказала Катрин, – но бедный малыш погиб, поэтому мы и назвали тебя так в память о Жоделе.
– Значит, вы хорошо относились к нему…
– Мы понимали, что никогда не сможем заменить тебе родителей, – поспешно продолжала Катрин, – но старались, как могли. В завещании мы объяснили все, что случилось, но до сегодняшнего вечера нам не хватало духа рассказать тебе об этом. Мы ведь очень любим тебя.
– Ради бога, перестань, мама, не то я расплачусь. Да может ли кто-нибудь желать лучших родителей, чем вы? Чего мне не дано узнать, того я и не узнаю, но вы навсегда останетесь для меня родителями, не забывайте об этом.
Телефон зазвонил так неожиданно, что они вздрогнули.
– У репортеров ведь нет этого номера? – спросил Жюльен.
– Надеюсь, нет, – ответил Жан-Пьер, потянувшись к трубке. – Его знаете только вы, Жизель и мой агент, даже моему адвокату и, уж конечно, владельцам театра он неизвестен… Да? – откликнулся он гортанным голосом.
– Жан-Пьер? – Это была его жена.
– Да, дорогая.
– Я сомневалась…
– Я тоже, потому и изменил голос. Со мной мама и папа, я вернусь домой, как только разойдутся газетчики.
– Тебе нужно вернуться немедленно.
– Что случилось?
– Пришел один человек…
– В такой час? Кто же это?
– Один американец, он хочет поговорить с тобой о том, что произошло сегодня.
– Сегодня… здесь, в театре?
– Да.
– Думаю, тебе не стоило его впускать, Жизель.
– Боюсь, у меня не было выбора. С ним – Анри Брессар.
– Анри? Какое отношение может иметь случившееся к Ке-д’Орсе? [15]
– Слыша наш разговор, Анри улыбается со свойственным дипломатам шармом, но он не скажет мне ничего, пока ты не приедешь… Не так ли, Анри?
15
На Ке-д’Орсе находится министерство иностранных дел Франции, которое в обиходе так и называют.
– Конечно, так, милая Жизель, – донесся до Виллье его голос. – Я сам знаю очень мало или почти ничего.
– Ты слышал, дорогой?
– Да. А что американец? Хам? Ответь «да» или «нет».
– Совсем
– А как насчет папы и мамы? Они тоже должны приехать?
Жизель Виллье спросила об этом своих нежданных гостей.
– Несколько позже, – громко сказал человек с Ке-д’Орсе. – Мы поговорим с ними позже, Жан-Пьер, – добавил он еще громче. – Не сегодня.
Актер и его родители вышли через центральный подъезд, тогда как сторож сказал прессе, что Виллье скоро выйдет через артистический.
– Расскажешь, в чем дело, – попросил Жюльен сына. Расцеловавшись с ним, он и Катрин направились к одному из двух такси, вызванных по телефону из театра.
Жан-Пьер сел во второе и дал шоферу свой адрес возле парка Монсо.
Вступление было кратким и тревожным. Анри Брессар, первый секретарь министерства иностранных дел Франции и близкий давний друг Виллье-младшего, спокойно заговорил, указав на своего спутника, высокого американца лет тридцати с небольшим, темного шатена с резкими чертами лица и ясными серыми глазами, настораживающе оживленными по контрасту с его мягкой улыбкой.
– Это Дру Лэтем, Жан-Пьер, – офицер по специальным поручениям отдела американской разведки или – для непосвященных – отдела консульских операций. Судя по сведениям из наших источников, он находится в двойном подчинении – Госдепартамента и ЦРУ… Бог мой, хоть я и дипломат, но ума не приложу, как эти две организации могут сотрудничать.
– Это не всегда легко, господин первый секретарь, но мы справляемся, – приветливо отозвался Лэтем. Его французский был не слишком беглым.
– Быть может, лучше перейти на английский? – предложила Жизель Виллье. – Мы все свободно им владеем.
– Очень признателен вам, – ответил американец. – Мне бы не хотелось быть недопонятым.
– Этого не произойдет, – сказал Виллье, – но учтите, пожалуйста, что мы – я, в частности, – должен понять, что привело вас сюда сегодня, в эту страшную ночь. За сегодняшний вечер я услышал много такого, о чем никогда не подозревал. Вы собираетесь к этому добавить что-то, мсье?
– О чем ты, Жан-Пьер? – вмешалась Жизель.
– Пусть он ответит. – Виллье пристально смотрел на американца своими большими синими глазами.
– Возможно, да, а возможно, нет, – ответил разведчик. – Я знаю, что вы разговаривали с родителями, но понятия не имею о чем.
– Разумеется. Но вы можете предположить о чем, не так ли?
– Признаться, могу, хотя и не знаю, много ли вам рассказали. События сегодняшнего вечера указывают на то, что вы никогда не слышали о Жан-Пьере Жоделе.
– Совершенно верно, – сказал актер.
– В Сюрте, [16] где тоже ничего не знали и долго вас расспрашивали, убеждены, что вы говорите правду.
16
Сюрте – французская тайная полиция.