Паутина грез
Шрифт:
Он покачал головой, всем своим видом выказывая отеческое сочувствие и терпение. Это разъярило меня еще больше.
— А я-то надеялся, что с возвращением Джиллиан ты успокоишься и сумеешь иначе взглянуть на себя. Но теперь я вижу, как правы те, кто утверждает, что тяжело в наши дни воспитывать девочку-подростка. В любом случае я хочу, чтобы ты впредь была уверена во мне: я тебя понимаю, сочувствую и — запомни — никогда не подведу тебя.
— Ты отвратителен! — выдохнула я.
Тони все улыбался. Он даже попытался взять меня под руку, чтобы невинной парочкой пройтись по коридору, но я резко вырвалась.
— Не трогай меня! Не вздумай даже приближаться ко мне!
Он кивнул и галантно открыл передо мной двери. Ничего не оставалось, как бегом догонять мать. К счастью, Тони не последовал за нами в голубую гостиную, где она разложила все свои покупки. Я сидела на диване и безучастно смотрела, как мать разворачивает передо мной бесчисленные джемперы, юбки, блузки, как нагромождает на столы статуэтки, керамику, футляры с драгоценностями. Мне она вручила золотые часы с бриллиантовой россыпью. Каждый предмет имел свою историю. Мать подробно рассказывала, где что она покупала, какова была обстановка в лавке или магазине, как реагировали приятельницы на то или иное ее приобретение. Она бессовестно хвасталась тем, что подруги следовали ее примеру, делали подобные покупки, ходили в те же магазины и кафе.
— Неожиданно вышло, что я стала бесплатным гидом, — со смехом сообщила она. — Представляешь, все эти богатые, объездившие весь мир дамы бегали ко мне за консультацией — достойна ли вещь, со вкусом ли сделана, соразмерна ли цена и так далее. Честное слово, впору было брать с них комиссионные. — Она умолкла и тут будто впервые увидела меня. — У тебя усталый вид, Ли. Тебе надо больше бывать на солнце. Не стоит запираться в комнатах, даже если ты недомогаешь. Это вредно для здоровья и кожи. Сухой воздух, душные помещения способствуют старению. На курорте меня консультировал один косметолог с мировым именем, — быстро продолжала она, чтобы я не успела перебить. — Ты, наверное, обращала внимание, что у всех женщин в Швейцарии великолепные кожа и цвет лица. Это результат правильного питания, — талдычила мать, будто школьница урок, — результат физических упражнений на воздухе, паровых ванн, грязевых масок и горного солнца. Я, кстати, уже распорядилась, чтобы у нас дома начали монтировать сауну, — в заключение добавила она.
— Мама, я плохо выгляжу, потому что прошла через страшное испытание. Если бы ты выслушала меня, просто выслушала хотя бы…
— О нет, только не заводи снова своих песен, Ли. — Мать надулась. — Мои нервы не выдержат. Вообще удивительно, как я еще держусь на ногах. Ни сна, ни отдыха с момента отъезда с курорта — это тебе не шутки. Я из последних сил старалась быть бодрой и веселой, чтобы не огорчать вас с Тони, но сейчас — все. Я устала. Я сдаюсь.
— Мама, но…
— Спокойной ночи, Ли. Надеюсь, часики тебе понравились.
И она просто вышла из комнаты, оставив меня среди груды коробок и вороха оберточной бумаги. Я кое-как сунула в футляр новые часы. Они мне не нужны. Какое вообще значение могут иметь дорогие подарки, если они не подтверждены чувством? Неужели мать думает, что золото и бриллианты разрешат какие-то проблемы?
Я пребывала в опустошенном отчаянии, будто в одночасье превратилась в слепоглухонемую, которая не слышит даже собственных криков, не отличает солнца от тьмы. Двери здравомыслия крепко захлопнулись прямо перед моим носом. А может, я стала невидимкой, мелькнула дикая мысль. Мать не видит меня, не слышит, не понимает, не верит… Или она ослеплена навеки? Ослеплена сиянием роскоши, власти, богатства. Хотя чему я, собственно, удивляюсь?
Именно так и вела себя мать и в дальнейшем. Стоило мне завести речь о происшедших со мной ужасных событиях, как она отворачивалась, отказываясь слушать, или демонстративно переводила разговор на другую тему. И наконец я сдалась. Дома я бывала мало, чаще бродила по пляжу или далеко уезжала верхом. Рев океана, соленый ветер, пряные запахи благотворно действовали на меня, звуки и краски природы заглушали боль. Я предавалась невеселым раздумьям, много писала в дневник, подолгу слушала музыку и часто гуляла с Троем.
Несколько раз звонила Дженнифер, но я старалась избегать разговоров с ней, сама не звонила ни ей, ни Джошуа. Хотя в конце июня юноша сумел поймать меня по телефону и сообщил, что на месяц уезжает с родными на отдых. Джошуа надеялся увидеться со мной до отъезда, но я отказалась от встречи. Я не решалась. Вдруг, глянув мне в глаза, он узнает страшную тайну и возненавидит меня. Я была уверена, что и он не поверит мне! Поэтому одно лишь одиночество утешало при мысли, что отец с матерью отказались от меня. Родными моими стали теперь леса, луга да океан… Они жалели свое дитя, давали успокоение. А в сумрачные, просторно-гулкие комнаты я входила со страхом. Я бродила с Троем, слушая его детскую болтовню. Не всегда понимая, что он говорит своим звонким, таким невинным голоском. Но меня завораживали его мелодичная речь, эмоциональные пассажи и презабавные рассуждения. Я любила сидеть с мальчиком на теплых камнях, теребить его пушистые светлые волосенки и отвечать на бесконечные каверзные вопросы. Как же мне хотелось вернуться в его чудесный мир, мир безмятежного детства, где живут куклы, игрушки и пряничные человечки, где нет печали, разочарований, где не скалит свою гнусную физиономию реальность. В детстве всех злыдней изгнать проще простого — надо только, чтобы тебя ласково обняла мама и тепло поцеловал папа.
Мать с головой ушла в светскую жизнь, ездила на бридж, на демонстрации модных дизайнерских коллекций, ходила по магазинам, принимала участие в благотворительных базарах и лотереях. Неоднократно она пыталась затащить меня на какое-нибудь великосветское мероприятие, особенно если там предполагалось участие детей, но я категорически отказывалась. Тем более что ее непременно сопровождал Тони. В обычные дни он держался от меня на расстоянии, едва разговаривал, избегал даже смотреть в мою сторону, когда рядом была мать. А я… я всегда выбирала другой путь, если замечала его. Слава Богу, дом позволял затеряться так, что можно было полдня никого не встретить. Я уходила в парк, в бассейн, брала лошадь или до вечера просиживала на берегу океана. Главное, не видеть Таттертона.
Прошло три недели. В начале июля отчим объявил, что собирается в Европу, в краткосрочную деловую поездку. Мать снабдила мужа длинным списком магазинов, где он должен был приобрести для нее подарки. Он пообещал привезти что-нибудь оригинальное и мне, но я проигнорировала его слова.
Несколько дней спустя из Хьюстона позвонил отец. Он собирался возвращаться на Восточное побережье, поэтому решил заранее договориться со мной о встрече. Все это время я постоянно отправляла ему письма, но в ответ не получила ни одного.
— Я мотался с места на место, принцесса, — объяснил папа. — Твои письма, наверное, не поспевали за мной. Как дела, нормально?
— Нет, папа, нет. Нам обязательно надо увидеться, — с отчаянием в голосе промолвила я.
Отец помолчал, потом быстро спросил:
— Что случилось?
— По телефону я не могу рассказать. Но мне непременно нужно поговорить, — с нажимом ответила я.
— Мама не может помочь тебе?
— Она… нет, она не может помочь, — призналась я. Говорила я сухо и бесцветно.