Паутина

Весною 190* года, въ холодныя и дождливыя сумерки, по тихой окраинной улиц очень большого губернскаго города тихо пробирался, — щадя свои резиновыя шины отъ колдобинъ и выбоинъ мостовой и осторожно объзжая лужи, которыя могли коварно оказаться невылазными провалами, — щегольской «собственный» фаэтонъ, везомый парою прекраснйшихъ гндыхъ коней въ строжайшей внской упряжк, но съ русскимъ бородатымъ кучеромъ-троечникомъ на козлахъ. Сочетаніе получалось смшное, но экипажъ принадлежалъ мстному

руководителю модъ, настолько признанному въ авторитет своемъ, что не только никто изъ встрчныхъ прохожихъ и прозжихъ господъ интеллигентовъ, но даже ни единый изъ дворниковъ y воротъ, либо верхомъ на доживающихъ вкъ свой, архаическихъ тумбахъ, и лавочниковъ въ дверяхъ лавокъ своихъ, ни единый и никто не смялись. Напротивъ, вс провожали фаэтонъ взглядами одобренія и зависти: вотъ это, дескать, шикъ такъ шикъ! Смшно было, кажется, только самому хозяину фаэтона, губернскому Петронію, arbitre elegantiarum. То былъ маленькій, горбатый человчекъ, съ огромною головою, покрытою превосходнымъ парижскимъ цилиндромъ, — haut de forme, a huit reflets, — a ниже сверкали подъ золотымъ пэнснэ умные, живые, семитическіе глаза, бллъ тонкій длинный носъ малокровнаго больного человка, и роскошнйшая черная борода спускалась по груди на… русскій армякъ тончайшаго англійскаго сукна, украшенный… значкомъ присяжнаго повреннаго!..

— Вендль шикуетъ, — сказалъ, глядя на страннаго господина въ странномъ экипаж, изъ-за гераней, заростившихъ кособокія окна низенькой столовой, учитель городского, имени Пушкина, училища, Михаилъ Протопоповъ.

Тогда тощая, на зеленую кочергу похожая, жена его сорвалась изъ-за стола съ самоваромъ и бросилась къ окну, оставивъ безъ вниманія даже и то обстоятельство, что тяжело шмякнула о полъ дремавшаго на ея колняхъ, любимаго желтаго кота.

— А-а-а… скажите, пожалуйста… а-а-а…, — стонала она, покуда, медленнымъ и граціознымъ движеніемъ, точно танцуя на своихъ четырехъ колесахъ классическій босоногій танецъ какой-нибудь, эластически влачился мимо оконъ учительскихъ безукоризненный внскій экипажъ. — Ну, до чего-же, однако, люди въ прихотяхъ своихъ доходятъ!.. удивленія достойно… а-а-а…

Супругъ внимательно гладилъ кустистую рыжую бороду и, не то съ сожалніемъ, не то съ умиленною гордостью, повторялъ:

— Шикуетъ, Вендль, шикуетъ… Жжетъ батькины денежки… Только, братъ, дудки! Сколько ни состязайся, Эмильки теб не перешиковать…

Супруга безпокойно оглянулась на дверь въ кухню и, убдившись, что она плотно заперта, сказала мужу съ упрекомъ:

— Ты бы, Михаилъ, потише…

— A что? — пріосанился учитель Протопоповъ, услышавъ въ голос жены привычную ноту житейскаго трепета, на которую онъ, въ качеств мужчины, интеллигента и выборщика, долженъ приготовить привычную же ноту мужественнаго гражданскаго протеста. — Что я сказалъ особеннаго? Кажется, ничего.

— То, что нехорошо: какая она намъ съ тобою Эмилька? Не сломаешь языкъ назвать и Эмиліей едоровной.

— Очень надо! Не велика пани. Обыкновеннйшая помпадурша изъ сочиненій Щедрина.

— Ужъ этого я не знаю, изъ какихъ она сочиненій, но только Воздуховъ вылетлъ изъ-за нея со службы по телеграмм изъ Петербурга. A потомъ едва укланяли ее, чтобы генералъ-губернаторъ простилъ, оставилъ его въ предлахъ губерніи. A Воздуховъ былъ не теб чета: податной инспекторъ, со связями, свой домъ…

Учитель Протопоповъ взглянулъ на жену съ снисходительнымъ презрніемъ къ ея бабьему робкому разуму и возразилъ:

— Сравнила! Воздуховъ гулялъ передъ ея окнами въ пьяной обнаженности и, съ мандолиною черезъ плечо, сплъ ей испанскую серенаду. Это публичный скандалъ и притомъ было среди благо дня. За это, брать, кого угодно. Каковъ ни есть нашъ городъ, но голымъ ходить по улицамъ и на мандолин бряцать податному инспектору не полагается… A я что-же? Я въ четырехъ стнахъ…

— А, вотъ, подслушаетъ кто-нибудь, — такъ и будутъ теб стны.

– едосья, что-ли, донесетъ?

— A то нтъ? — зловще кивнула госпожа

Протопопова лысоватымъ проборомъ бурыхъ и жиденькихъ волосъ своихъ. — Акцизный едоровъ черезъ кого въ политик увязъ? Катька, горничная, любовника-сыщика имла. Ну, и обличилъ.

— Ну, тамъ политика… A я, кажется…

— То-то… кажется! — со вздохомъ заключила учительша, отходя отъ окна, такъ какъ интересный экипажъ уже исчезъ изъ виду за угломъ, и вновь подбирая на колни обиженнаго кота своего.

— Это Вендль опять къ Сарай-Бермятовымъ похалъ, — сказалъ супругъ, присаживаясь къ самовару. — Часто здитъ.

— Друзья съ Симеономъ Викторовичемъ-то, — почему-то вздохнула учительша, передавая мужу дымящійся стаканъ. — Съ университета товарищи.

— Товарищи! — недоврчиво ухмыльнулся учитель. — A я такъ думаю: онъ тамъ больше по барышенской части. Ты, Миня, не гляди на него, что онъ горбатый и, съ виду, въ чемъ душа держится. Этакого другого бабника поискать. Онъ, да еще вотъ Мерезовъ Васька. Два сапога пара — аинскія ночи-то устраивать.

— Для аинскихъ ночей извстно, кого нанимаютъ, — перебила учительша, не безъ досады. — A къ благороднымъ барышнямъ съ подобными пошлыми намреніями мужчина обратиться не можетъ. Это глупо и безполезно — то, что ты говоришь. A ужъ въ особенности, что касается Сарай-Бермятовыхъ. Слава Богу, съ малолтства ихъ знаемъ. Аглаечка, конечно, красавица, и соблазнъ ей отъ вашей мужчинской козлячьей породы предстоитъ многій. Но характеръ y нея совсмъ не такой категоріи, чтобы какой-нибудь бабникъ вокругъ нея пообдалъ. Двушка серьезная, — хоть Богу не молится, a живетъ святй иной монашенки. A Зоечка еще ребенокъ, — что ей? Много, если пятнадцать минуло… Да и собой нехороша.

— Ребенокъ-то ребенокъ, — возразилъ супругъ съ нсколько сконфуженною язвительностью, — но въ какой гимназіи этотъ ребенокъ воспитаніе свое получаетъ?

Госпожа Протопопова насторожилась:

— Извстно, въ какой: y Авдотьи Васильевны… Чмъ гимназія нехороша?

Протопоповъ захихикалъ надъ стаканомъ своимъ:

— Сегодня въ «Глашата«видлъ замтку, будто y китайцевъ въ Пекин въ женской школ имени Лао Цзы открыта «лига любви»… Вотъ они каковы, ребенки то ваши!

Госпожа Протопопова, въ волненіи, поставила чашку на блюдце, всплеснула худыми руками и трепетно опустила ихъ на кота своего, который, сквозь дремоту, вообразилъ, будто его ласкаютъ, a потому пренжно замурлыкалъ. A Протопоповъ многозначительно сказалъ:

— То-то вотъ и оно то… Эмиліи едоровны школа… Прежде, чмъ въ помпадурши свихнуться, сколько времени она y Сарай-Бермятовыхъ гувернанткою была?.. Ну-ка, посчитай.

Не получивъ отъ взволнованной супруги отвта, онъ вздохнулъ и продолжалъ, обжигаясь въ мрныхъ перерывахъ горячимъ чаемъ.

— Но, тмъ не мене, относительно Вендля я, дйствительно, такъ полагаю, что понапрасну мальчикъ ходитъ, понапрасну ножки бьетъ… Еще, если бы годъ, два тому назадъ, то, по тогдашней бдности Бермятовыхъ, можетъ быть, и очистилось бы ему что нибудь…

— Женатому то? — съ негодованіемъ воскликнула супруга, и костлявые пальцы ея непроизвольно вонзились въ кота съ такою силою, что тотъ взвизгнулъ и, хвостъ трубою, дернулъ отъ хозяйки, однимъ прыжкомъ, черезъ всю комнату, на триповый синій диванъ. — Женатому то? Да ты, Михаилъ, съ ума сошелъ! Ты въ развратномъ настроеніи ума!

Но Михаилъ вдругъ почувствовалъ подъ собою твердую почву и оснился вдохновеніемъ къ радикальнымъ идеямъ.

— Другъ мой Миня! — прочувствованно воскликнулъ онъ, — при ныншнемъ торжеств гражданскаго брака и расшатанности моральныхъ устоевъ, какое препятствіе можетъ быть бдной двушк въ дилемм: ухаживаетъ за нею холостой женихъ или женатый претендентъ?.. Теперь, конечно, все это — другой коленкоръ. Какъ скоро Симеонъ Викторовичъ отвоевалъ дядюшкино наслдство, — теперь, брать, шалишь! Теперь двицы Сарай-Бермятовы будутъ первыя по городу невсты… Полъ-милліона, чистоганчикомъ, хватили Сарай-Бермятовы! Шутка! Теперь Аглаю съ Зоею женихи наши съ руками рвать будутъ…