Паутина
Шрифт:
Гиясэддин пришел домой опечаленный.
Не успел Мирзо Латиф вечером переступить порог, — он подбежал к нему:
— Папа, машина раздробила дяде Хачатуру руку!
— Знаю, сынок, знаю — ответил отец. — Нужно было сразу остановить машину, сразу…
— Халимджан-амак говорит, что виноваты хозяева.
— И хозяева, и он сам… Значит, такая у него судьба…
— Халимджан-амак говорит, что хозяева пьют нашу кровь.
— Это он сгоряча сказал, ты забудь эти слова…
Мирзо Латиф болел душой за рабочих, но был осторожен. Он знал, что человеку, высказывающему недовольство, долго не протянуть; в лучшем случае его выгонят с работы, а то и посадят. Когда пришел к ним Халимджан, он сказал:
— Напрасно вы не остерегаетесь, Халимджан! Сейчас такое время, что скажете «бале», а вам ответят «бало»[36]. Дурных разговоров не оберешься. Опасное сейчас время!
Халимджан немного подумал и ответил:
— За совет спасибо, ака Мирзо, однако чего мне бояться? С работы выгонят, арестуют, в Сибирь сошлют? Но какая разница, что тут быть, что в Сибири? Бедному человеку все одно — был бы кусок хлеба да крыша над головой.
— Упаси бог, и врагу не пожелайте увидеть Сибирь!.. Здоровье и спокойствие — два богатства, которым нет цены. Мы только потом начинаем понимать, как они дороги… — Мирзо Латиф задумчиво качнул головой: — Не к лицу вам заниматься пустопорожними жалобами.
— Я не жалуюсь — некому жаловаться. Если и сболтнул что, так и то вашему сыну, но ведь он мальчик смышленый! — сказал Халимджан и твердо добавил: — Я знаю, что делаю, ака Мирзо!
— Вот это другой разговор! — облегченно вздохнул Мирзо Латиф.
Однако предупреждения Мирзо Латифа оказались напрасными: то ли друг какой поусердствовал, то ли враг постарался, но через два дня полицейские забрали Халимджана, а вместе с ним и еще двух-трех рабочих.
Гиясэддин в это время играл с заводскими ребятишками у ворот. Увидев Халимджана в окружении полицейских и в наручниках, он пустился со всех ног к нему:
— Халимджан-амак, куда вас ведут?
Халимджан улыбнулся и ответил по-русски, явно адресуясь к полицейским:
— Нас пригласили на большие должности и ведут в падишахские чертоги, мы теперь всегда будем ходить в сопровождении лакеев.
Окружающие рассмеялись.
— Мы очень довольны, радости нашей нет границ, — добавил Халимджан.
Полицейский, сжимавший в кулаке револьвер, ударил его в ухо:
— Хайван[37], шагай!
Халимджан остановился, лицо его потемнело, он повел плечами — и вдруг, взметнув кверху скованные руки, опустил их на голову полицейского. Звякнули наручники, полицейский отлетел к стене.
— Гад! — выругался Халимджан. — Кто еще?
Но на него накинулись всей сворой, повалили в дорожную пыль, стали пинать ногами… Что было потом, Гиясэддин не знал, потому что выбежала мать и утащила его домой. Несмотря на утешения матери, он плакал до тех пор, пока не вернулся отец.
— Что, что случилось? — спросил отец с порога. — Почему ты плачешь?
— Где дядя Халимджан? — не унимался Гиясэддин.
Мирзо Латиф привлек сына к себе, вытер на его лице слезы, сказал:
— Не плачь, сынок, Халимджан-амак вернется и сам станет хозяином завода.
— Они его били, они его могут убить…
— Нет, у них не хватит сил, — сказал Мирзо Латиф. — Халимджан-амак богатырь и у него сильные товарищи… Их много, полиции с ними не справиться!
Слова отца успокоили Гиясэддина, но Халимджан-амак и его товарищи так и не вернулись. А через некоторое время хозяин вызвал к себе и Мирзо Латифа.
— Полиция сообщила нам, что вы связаны с большевиками и джадидами, — сказал хозяин. — Это верно?.. Так-то вы платите за мою хлеб-соль?.. — Он с шумом отодвинул кресло, встал из-за стола. — Завтра чтоб я не видел вас на заводе! Завтра же! Если не исчезнете, считайте себя арестованным! Сгною!!! — завопил он, потрясая кулаками.
Мирзо Латиф молча повернулся и вышел.
К вечеру семья покинула Каган.
Так Мирзо Латиф вновь попал в Бухару и поселился в небольшом домишке в квартале Бозори Алаф.
Все эти события произвели на юного Гиясэддина тяжелое впечатление. Отец с сыном несколько дней просидели дома, переживая каждый по-своему случившееся.
Но долго оставаться без дела Мирзо Латиф не мог. Чтобы прокормить семью, необходимо было зарабатывать хотя бы три-четыре теньги[38] в день.
Ранним душным утром он вышел к одному из торговых куполов, которые стоят и по сей день на перекрестках главных улиц Бухары, — к куполу Токи-Тельпак-Фурушон. Здесь обычно сидело немало книготорговцев, знавших Мирзо Латифа.
— Салом, Мирзо! — сказал один из них, тот, чья лавка была ближе к входу под купол. — Заходите, заходите, пожалуйста, давно мы вас не видели.
Мирзо Латиф поблагодарил, присел на краешек небольшой суфы у входа в лавку.
— Как ваше здоровье, дела, семья? Дети? Все благополучно, все здоровы?
— Благодарю, спасибо, как ваши? — ответил Мирзо Латиф.
— Слава богу, большое спасибо, ходим, на хлеб детям находим. Однако торговля идет слабо, людям не нужны книги. Хорошо, если еще купят Коран или «Хафтияк»[39], а других… сладкоустого Мирзо Бедиля, например, Ходжи Хафиза, Шамси Табрези даже и не спрашивают… Разлюбили люди поэзию, не до стихов стало теперь людям.
— Я вышел искать работу, — сказал вдруг Мирзо Латиф. — Хочу заняться переписыванием книг…
— Переписыванием? Никто вам не найдет подобной работы, люди живут в большом страхе… Неужели вы не видите, как читающих книги хватают — хватают без разбора и, называя джадидами, тащат в зиндан?! Светская книга стала знаком крамолы. Плохое время вы выбрали, Мирзо, очень плохое… А так, почерк у вас, как жемчуг, мы же знаем!
В эту минуту к ним подошел купец-афганец. В руках он держал старую книгу.
— Ассалому алейкум! — поздоровался купец. — Мы нашли этот диван Ходжи Хафиза, очень хороший, только в некоторых местах очень потрепанный. Взялись бы вы нам его восстановить, а?
— Очень хорошо, очень! — проговорил книготорговец, забирая у афганца сборник стихов Хафиза. — Пожалуйста, садитесь! Этот диван действительно редкая вещь! Вах-вах-вах, вы только посмотрите на эти заставки, полюбуйтесь этим чудесным письмом! Однако …да, потрепан он изрядно. Господин, а не оставить ли его вам как есть и купить у меня другой диван Ходжи Хафиза? Диван, который…