Паутина
Шрифт:
— Нет, бобо![40] Нам не нужен другой, нам нужен свой. Восстановите этот диван за небольшую цену, и мы будем вечно благословлять память вашего отца.
— Нет, брат, это дело нелегкое и дорогое, одними благодарственными молитвами тут не отделаешься, — усмехнулся продавец книг. — Доход не живет без хлопот!
— Э, бобо, брось канителить, — сказал нетерпеливо афганец. — Сколько ты хочешь за работу?
— Работа требует труда, брат, большого труда… А ну-ка, назовите свою цену?
— Тебе работать, ты и называй!
— Эта работа мне не по силам, ее выполнит он, — кивнул продавец книг на Мирзо Латифа.
Мирзо Латиф взял книгу, с интересом разглядывая безукоризненную каллиграфию букв.
— Чудесно! — не сдержал он восхищения. — Я с радостью возьмусь за работу, и, бог свидетель, книга будет, как новая.
— Сколько возьмешь?
— Право, не знаю, — развел руками Мирзо Латиф.
— А нам откуда знать?
— Ладно, — вмешался книготорговец, — товар лицом продают. Пусть ака Мирзо выполнит работу, а потом оценим ее сообща. Согласны?
— Мы согласны! — сказал афганец.
Мирзо Латиф взялся восстановить книгу за неделю. Домой он возвращался легкой походкой человека, у которого отлично идут дела. Сына Мирзо Латиф увидел на улице в окружении мальчишек квартала. Он замедлил шаг…
— …Такой большой, а ни разу не читал Коран, — петушился один из мальчишек. — А я вот уже кончил один раз, и снова прочел до половины…
— А я два раза!
— Ты читал, пропуская! Пропуская, читал!
— Ну и что ж, зато я два раза прочел, а Гиясэддин ни разу.
— Я прочел «Хафтияк», я знаю азбуку, — оборонялся Гиясэддин. — А завтра вечером я тоже прочту Коран.
Увидев отца, он подбежал к нему.
— Папочка, отведите меня в школу, я хочу учиться!..
— Конечно, сынок, конечно! Ты будешь учиться, я буду работать — все у нас пойдет хорошо.
На другой день Гиясэддин пошел в школу, а Мирзо Латиф вооружился тростниковым пером — каламом, бумагой, положил перед собой книгу и занялся работой. Трудолюбия и упорства ему занимать не приходилось: не прошло и недели, как диван Хафиза был вручен купцу-афганцу таким, будто его переписали заново. На вырученные деньги Мирзо Латиф купил кое-что из домашней утвари и необходимые продукты. Все как будто наладилось, — но недаром ведь говорят, что беда никогда не приходит одна.
Как-то во время игры с мальчишками своего квартала, Гиясэддин произнес несколько русских слов. Ребята удивленно уставились на него.
— Я разговариваю совсем как русский, — похвалился Гиясэддин. — Я в Кагане одевал русскую одежду и играл с русскими мальчиками.
— Может быть, у тебя есть и русская одежда?
— Есть.
— А ну, надень, мы посмотрим.
— Ладно, завтра надену.
Утром следующего дня, воспользовавшись отсутствием отца, Гиясэддин переоделся в форму, в которой ходил в каганскую школу, и незаметно выскользнул на улицу. Мальчишки тут же окружили его, загалдели: «Русский, русский!..» Гиясэддина схватили под руки, потащили к мечети. Здесь сидело несколько мулл и стариков. Увидев среди детей «русского мальчика», они растерялись. Откуда он взялся?
Продолжая галдеть и перебивая друг друга, мальчишки объяснили, что это вовсе не русский, а Гиясэддин, сын «того самого Мирзо Латифа».
— Тьфу, кафир!
— Тьфу, неверный!
Муллы и старики возмущенно зашептались, злобно поглядывая на сбитого с толку мальчика. Неведомо откуда появившийся домулло, учитель Гиясэддина, больно схватил его за ухо и завопил:
— Это еще что такое? Ты одел одежду кафиров, чтобы осквернить наш квартал?
Он плевал Гиясэддину в лицо, на одежду, выворачивал ему ухо, топал ногами и изрыгал проклятия.
— Чтоб ноги твоей не было в школе, если сейчас же не сожжешь эти одежды! — кричал он. — Отец твой джадид, он отрекся от веры и тебя тащит по этой дорожке! С корнем надо вырвать ваш род, с корнем, чтоб и следа не осталось!
Гиясэддин возвращался домой весь в слезах. Вечером мать рассказала о случившемся отцу. Мирзо Латиф не ругал сына, но очень спокойно сказал, что пусть эта беда послужит уроком и что впредь Гиясэддину следует быть осторожнее.
— Все это, конечно, глупости, — добавил он, — религия не имеет никакого отношения к одежде. Религия — это убеждение, вера, живущая в сердце. Если человек повяжет на голове большую чалму, но в сердце у него пусто, веры от этого не прибавится. Однако таково уж наше время, оно судит о человеке по размерам чалмы и покрою одежды… Не носи пока свою форму, сынок, потерпи немного: твой день впереди. Он еще придет.
Да, отец Гиясэддина верил в иные дни, был убежден, что они не за горами. Людям, подобным Мирзо Латифу, трудно жилось тогда в Бухаре — в самом сердце исламистского средневековья, изуверского фанатизма и мракобесия. Но несмотря на гнусную клевету, преследования и жесточайший террор, число таких людей неуклонно росло. Они, как известно, в конце концов победили. День, о котором мечталось, пришел.
Сам Мирзо Латиф, однако, не дожил до счастливых дней. Через год после переезда в Бухару за ним пришли люди кушбеги. Дело было под вечер. Мирзо Латиф сидел дома, переписывая рукопись. Услышав топот ног во дворе и мгновенно поняв, в чем дело, он не испугался и не убежал, а достал из сундука какие-то бумаги, бросил их в огонь, затем мужественно шагнул навстречу пришедшим. На него посыпался град ударов.
— Джадид!
— Кофир!
— Бей его, вяжите!
Мирзо Латифа сбили с ног, поволокли, как мешок, пыльной улицей, сквозь злобно неистовствовавшую толпу мулл и торговцев, каждый из которых норовил пнуть несчастного ногой. Слезы и вопли жены Мирзо Латифа и его детей никого не трогали. Толпа напоминала дикого зверя.
С тех пор Гиясэддин не видел отца. Месяца за четыре до революции семья узнала, что по высочайшему повелению эмира Мирзо Латиф после долгих и мучительных пыток был казнен. Родные не смогли даже оплакать его: в квартале Бозори Алаф жили в основном баи и муллы, реакционеры и контрреволюционеры. Едва заслышав плач, они сбегались, требуя замолчать и осыпая сирот проклятиями и бранью.
После того, как люди кушбеги увели отца, Гиясэддин вынужден был, так и не дочитав до конца Коран, бросить школу и поступить учеником к цирюльнику.
Но вскоре взошла их заря, заря всех обездоленных — революция изгнала эмира, кази и других властелинов… Новое правительство помогло семье Мирзо Латифа, выдало единовременное денежное пособие и стало выплачивать пенсию. Гиясэддин опять пошел учиться, на этот раз в новую советскую школу.
Однажды сюда пришла какая-то комиссия. Среди ее членов Гиясэддин узнал одного. Сердце у него готово было выскочить из груди, он обрадовался так, словно наконец-то увидел отца.