Павел Филонов: реальность и мифы
Шрифт:
Все было бы хорошо, но, уезжая из Ленинграда, я получила от своих товарищей строжайший наказ: вручить наше послание только в собственные руки Луначарскому и никому больше. В этом и заключалась моя миссия. Трудная? Да, но выполнить ее надо.
Я вышла от секретаря и, медленно спускаясь по широкой лестнице, раздумывала, что же мне делать? И вдруг вижу, как кто-то, окруженный группой людей, быстро-быстро поднимается по лестнице. Я остолбенела: не могло быть сомнений — это Анатолий Васильевич Луначарский. Из моей попытки пробиться к наркому ничего не вышло. Он дошел до своего кабинета и скрылся за дверью. В еще большей растерянности я вернулась в холл и устроилась поближе к комнате секретаря. Увидев меня, секретарь удивилась и спросила, нашла ли я т. Новицкого? Узнав, что я еще не искала его, посмотрела на меня явно неодобрительно. А меня донимала одна мысль: как добраться до наркома?
В это время в соседнем зале началось заседание коллегии, которое вел А. В. Луначарский. Я решила дождаться конца заседания и тогда попытаться поговорить с наркомом. Ждать пришлось долго. Наконец, двери в зале заседания открылись, вышел Луначарский и начал быстро спускаться по лестнице. Я сейчас же кинулась за ним. Но походка у наркома была удивительной. Догнать его было трудно. Широкие шаги быстро отдаляли его от меня. Тем не менее я не теряла надежды догнать его и была уже близка к цели, когда Луначарский
День, проведенный в Наркомпросе, не пропал даром. Он научил меня многому. Теперь надо только узнать, когда нарком будет еще в комиссариате. Но как? Обратиться к секретарше я не могла, поскольку она уже ответила на этот вопрос, послав меня к Новицкому. Вернувшись в проходной холл, я села поближе к двери кабинета секретаря и решила ждать. Чего? Этого и сама не знала.
Неожиданно до моего слуха донесся разговор по телефону. Нет, это даже не разговор — просто передавалась телефонограмма, но какая! Ура! Назначалось совещание директоров втузов в кабинете наркома, такого-то числа, в таком-то часу. Все. Больше сидеть здесь незачем. Я узнала, что мне было нужно. Теперь только действовать.
И вот я снова у здания Наркомпроса. Стою у входа и заглядываю во все подходящие машины. Нет, лучше ждать в вестибюле. Я устроилась напротив входной двери. А. В. Луначарский вошел, быстро разделся в гардеробе и стал торопливо подниматься по лестнице. Теперь только не сплоховать. В один миг очутившись рядом с наркомом, я сразу же приступила к изложению своего дела, стараясь не отстать от него. Но не успела произнести и несколько фраз, как между мной и наркомом втиснулся какой-то молодой человек. Я попробовала оттолкнуть его локтями, но из этого ничего не получилось. Тогда я подошла к наркому с другой стороны. Но настойчивый молодой человек опять оказался между мною и наркомом. Это так возмутило меня, что я тут же высказала все, что о нем думала. И каково же было мое смущение, когда Анатолий Васильевич, внимательно меня выслушав, предложил нашу пространную петицию о Филонове отдать его личному секретарю и указал на этого «назойливого» молодого человека. Кроме того, Анатолий Васильевич сказал, что вопрос о Филонове он поставит на заседании коллегии, на котором мне надлежало присутствовать. О дне и часе заседания я могу узнать у секретарши. Как мы и предполагали, Анатолий Васильевич прекрасно знал художника Филонова, сказал, что ценит его и, конечно, сделает все возможное, чтобы помочь ему.
Наступил день заседания коллегии. Огромный зал. Посередине длинный стол, покрытый красным сукном. Яркий свет. За столом много людей. Среди них известные ученые, писатели, общественные деятели. Нарком, сидевший в конце длинного стола, зачитал наше заявление. Присутствующие с интересом задавали вопросы и вносили предложения. Анатолий Васильевич хотел оформить материальную помощь Филонову как пособие по болезни, поэтому предложил представить ряд документов, в том числе медицинскую справку о состоянии здоровья. Но я знала, что П. Н. Филонов ни под каким видом не будет брать справок о состоянии здоровья. Он всегда говорил, что здоров и хочет работать и работать. Обо всем этом мне пришлось сказать на заседании коллегии. Тогда было принято решение о выдаче Филонову единовременного пособия в сумме 300 руб., оформив как творческую помощь. Позднее, по-видимому после указания из Москвы, Филонов получил через Лениздат заказ на коллективный портрет работниц фабрики «Красное знамя» [647] . Красочная репродукция этой картины продавалась во всех газетных киосках Ленинграда.
647
В «Дневнике» П. Н. Филонова сохранилась запись об истории работы над упомянутым заказом. 13 июля [1931 г.]«В 6 ч. Звонил из Изогиза т. Рудштейн. Он сказал, что Изогизу нужны два портрета героев-ударников, награжденных орденом. Портреты надо сделать с натуры. 13 июля.Был в Изогизе. Говорил с Рудштейном. <…> Он предложил мне написать портреты двух ударников, награжденных трудовым орденом на „Красной заре“. <…> 14 июля.Глазков направил меня к ударнику Никифорову в автоматное отделение, но он в отпуске. Тогда он послал меня к ударнице т. Елене Васильевой в шнуровочное отделение. Это пожилая, видимо, спокойная, хорошая женщина. Сделал ее зарисовку за станком, в лист полуватмана. <…> [Рудштейн], посмотрев рисунок, сказал, что „это пожилая женщина — не тип ударника. Здесь нужен пафос!“. Он сказал, чтобы эту работу далее не вел, он пошлет меня на другой завод искать более подходящий тип. Я согласился, решив писать т. Васильеву для себя.
15 [июля].Утром окончил рисунок на „Красной заре“. Нарисовал в портрете т. Васильевой четыре фигуры, кроме нее, и станки, т. к. вещь стала иметь иное значение, чем раньше. <…> 10 сентября.Был Гурвич (личность не установлена. —Л.П.),смотрел картину. Просил меня окончить ее к 18 сентября, чтобы Изогиз успел ее отпечатать к октябрьским торжествам. Он сказал: „Вы не знаете, что вас ожидает, если картина будет также хорошо доведена, как она есть сейчас, помимо головы и руки Васильевой. Мы вырвем вас из этой обстановки. Вы получите квартиру из 5 комнат и командировку в Кузбасс, Днепрострой — куда хотите. Мы вас законтрактуем по 300 руб в месяц“. <…> Я ответил, что буду вести вещь как и до этого, изо всех сил, а <…> если, с моей точки зрения, она не будет готова, я ее не дам…». См.: ФилоновП. Н. Дневники. С. 108–114. 18 сентября художник отвез-таки картину в типографию, получив за работу 345 рублей. В конце того же 1931 года художник получил еще один «производственный заказ» («Тракторная
Так простота и отзывчивость наркома просвещения, Анатолия Васильевича Луначарского, помогли мне выполнить трудное поручение товарищей.
А. Е. Мордвинова член Союза худ[ожников] СССР с 1934 г.
03. 1978.
648
Покровский Олег Викторович(1919–1999), художник, искусствовед, мемуарист. Учился в ИЖСА на факультете теории и истории искусств (конец 1930-х), одновременно занимался в мастерской П. Н. Филонова. Участник Великой Отечественной войны, автор воспоминаний о Р. Ч. Мандельштаме, П. Н. Филонове, распространявшихся в самиздате.
649
В 1963 году О. В. Покровский написал первый краткий вариант «Воспоминаний о П. Н. Филонове». Машинописный экземпляр: РГАЛИ. Ф. 2348. Оп. 1. Ед. хр. 45а. В 1973 году был написан более подробный очерк, машинописные авторизованные экземпляры: РГАЛИ.Ф. 2348. Оп. 1. Ед. хр. 45 б; ОР ГТГ. Ф. 151. Ед. хр. 39; ОР ГРМ. Ф. 100. Ед. хр. 385. Опубликован в сокращении в 1989 году. См.: Покровский О. В.Высшая мера жизни // Белые ночи: Очерки, зарисовки, воспоминания, документы. Л., 1989. С. 496–510. Фрагменты включены в издание: Филонов. Художник. Исследователь. Учитель. В 2 т. М., 2006. Т. 2. С. 261–269. В настоящее издание включен текст 1973 года с небольшими сокращениями, отмеченными отточиями. Орфография и синтаксис приведены в соответствие с современными нормами. По возможности уточнены цитируемые автором фрагменты литературных произведений, квадратными скобками отмечены восстановленные строки.
«Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые».
Из дальней дали тысячелетий дошла до нас древняя легенда о живописце.
Он жил в годы войн, годы смертей. Его глаза видели багровый огонь пожаров, темный дым, трупы детей и женщин на площадях поверженных городов. Он писал огонь, черную боль и кровь. И никто не знал, почему так мрачно пламенеет пурпур его картин.
650
О. В. Покровский цитирует строки первой редакции стихотворения Ф. И. Тютчева «Цицерон». Известен и его второй вариант: «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!» См.: Тютчев Ф. И.Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М., 1988. С. 43.
Художник жил долго и был славен. Когда он умер, все друзья и враги, все почитатели и завистники пришли к нему к мертвому, желая понять тайну пурпура. Но ничего не увидели, кроме кипарисовых и пальмовых досок, грубых кистей. Обратили тогда свои взоры пришедшие на мертвое тело художника и увидели, что из замолкшего навсегда сердца льется пламенеющая черным огнем страдания кровь и падает на кисти.
Поняли тогда все, какой краской писались эти картины.
Мы помним Филонова. Мы учились у него, мы посещали его школу — « Школу аналитического искусства».
В блокадную, морозную, страшную зиму 1941 года художник умер смертью гражданина и патриота.
Студеной ночью дежурил он на крыше пустующего, промерзающего дома, где до осады жили литераторы и художники и где остались рукописи и картины погибших. Простудился. Воспаление легких, усугубленное чудовищными лишениями зимы блокадной, сделало свое дело. Превозмогая болезнь, не веря в наступающую смерть, Филонов неуклонно поднимался на пост, который он считал своим. Несмотря ни на что художник был верен своему городу до самого своего смертного часа.
Когда прозвучал отбой воздушной тревоги, он спустился вниз по обледенелой лестнице к себе, лег. Филонов умер через полчаса после отражения воздушного удара врага.
Дом на набережной реки Карповки, 17а, сохранился до наших дней, на его фасаде — мемориальная доска, говорящая, что здесь жил писатель Чапыгин [651] .
Треть века прошла со дня гибели Филонова, целая историческая эпоха отделяет нас от этого, теперь уже далекого времени. Но, вопреки годам, тревожны и тревожащи сумрачные видения жестокого мира, запечатленные на его полотнах. Замечательный поэт нашего времени Андрей Вознесенский в стихотворении «Зарёв о Филонове», посвященном художнику, говорит:
651
Кроме П. Н. Филонова и А. П. Чапыгина на набережной р. Карповки в доме № 17а (ныне улица Литераторов, № 19), жили и другие известные художники и писатели. Об этом доме поэт Г. Н. Петников писал Д. И. Митрохину: «Мне было так приятно читать Ваши строки о нашей Карповке, о Доме литераторов: я как будто с Вами прошел вместе по этим деревянным мостам, выйдя направо, маленькая литературная улица, налево — мост, а там недалеко и Новая деревня — к морю. Или путь к Ботаническому саду: чудесные места. <…> Вы, конечно, помните наш огромный двор на две улицы, и на Песочную, и на Литераторов, двор, где жил Михаил Васильевич Матюшин, „Журавль“ (издательство Матюшина. — Л.П.),„Небесные верблюжата“ — все это как чистый осенний сон». («Небесные верблюжата»,сборник стихов Е. Г. Гуро, выпущенный посмертно; «Осенний сон»— название ее пьесы. — Л.П.)<…> Деревья <…> были в нашем дворе на Петроградской стороне старые, высокие; а потом — огороды. Мой милый сосед Борис Владимирович Эндер (прекрасный художник), а напротив, визави — Павел Николаевич Филонов. Внизу — Чапа, Алексей Павлович Чапыгин, старинный приятель, читавший по главкам «Разина Степана» (помню, как в летние, то ли поздневесенние дни мы были с Хлебниковым в гостях). См.: Петников Г. Н.Письмо Д. И. Митрохину от 13 марта 1964 года. Старый Крым // Книга о Митрохине: Статьи, письма, воспоминания. Л., 1986. С. 263–264. Подробнее о Доме литераторов см.: наст. изд., Глебова Е. Н.Воспоминания о брате.