Павел I
Шрифт:
— Я знаю, граф, что вы заняты! — мягким голосом сказал гость. — И мне стоило большого труда убедить ваших слуг допустить меня к вам. Прошу вас не взыскивать с них, а мою назойливость извинить. Вы не узнаете меня? Я — князь Платон Зубов.
— Может ли быть, князь! Но я положительно не узнал вас! — изумился Рибопьер.
Трудно было, в самом деле, узнать в этом смиренном человеке надменного, властительного фаворита, который некогда, развалившись перед зеркалом, в то время как парикмахер убирал и пудрил ему волосы, не соизволял обернуться ни для нежного пола, ни для какого вельможи, являвшегося к нему с поклоном, и только слегка кивал им головой, глядя на них в зеркало.
— Поверьте, князь, — продолжал Саша, — если бы я был осведомлен о приезде вашем, то ни в каком бы случае не позволил себе откладывать лестное для меня свидание с вами!
— Вы очень любезны, граф, очень любезны! — скромно улыбаясь, говорил Зубов.
— Прошу вас в мой кабинет!.. Мы тут… занимались кавалерийским уставом с моим… с моим другом Дитрихом… — сбивчиво объяснял кавалер посольства.
Дитрих встал и почтительно вытянулся, едва Зубов появился.
— Да, я знаю. Друг мой, Дитрих, — кротко сказал князь Платон Зубов, — очень рад вас видеть. Подите теперь домой. Мы с графом побеседуем о петербургских приятелях.
К удивлению Рибопьера, старый кавалерист саксонской службы немедленно повернулся налево кругом и вышел из комнаты.
В данном случае граф Зубов проявил над ним такую же власть, как и Разумовский.
— Вы, конечно, знаете, граф, причину, побудившую меня прибыть в Вену, — начал Зубов, оставшись наедине с Рибопьером. — Государю угодно было, чтобы я принял вызов де Сакса. Я повинуюсь воле монаршей, но должен сказать вам, что питаю отвращение к человекоубийству.
Зубов поднял глаза к потолку и сложил бритые губы свои, слегка отливавшие синевой, в благочестиво-пасторскую мину.
— Шевалье де Сакс сообщил о сем всей Вене, князь, и я поэтому не могу не знать о предстоящем поединке.
— Да! Да! Но ведь де Сакс в глубоком заблуждении относительно меня. Почему-то он вообразил, что я сообщник Щербатова. Я же ни при чем был, ни при чем! Я все, время защищал шевалье пред государыней. Но, увы! великая монархиня, моя всемилостивая благодетельница, не встанет из гроба, чтобы свидетельствовать мою невинность!
На глазах Зубова показались слезы. Он смахнул их кружевным платком. Потом достал с груди медальон с портретом императрицы и, целуя его, повторял:
— С ней свет мира закатился! Россия осиротела! Мраки самовластия над сею страною распростерлись! Мудрое ее правление сменил некий деспотический вихрь. Если бы вы знали, что делается в Петербурге! Каждый день ссылаются в Сибирь толпы невинных. Офицер, идя на вахтпарад, не знает, вернется ли домой. Все трепещет. Все уныло. Но оставим сие. Поговорим, собственно, о моем деле.
— Вы, конечно, узнали де Сакса, — продолжал Зубов, — слышал я, что вы даже с ним приятели Скажите же, в каком он расположении? Все ли пылает неукротимым мщением?
— Да, я хорошо узнал де Сакса и дружен, можно сказать, с ним, — отвечал Рибопьер, — должен признать его за человека благороднейшего. Но к вам пылает он злобой неукротимой, считая единственным виновником своего злоключения, Щербатова же орудием интриги вашей.
— Ах, Боже мой! — бледнея, как слабая женщина на операции, и заломив белые, украшенные перстнями пальцы нежных рук, сказал Зубов. — Ах, Боже мой! Я это знал! Я это предчувствовал! Но если вы так сблизились с ним, граф, то не можете ли употребить тут влияние ваше? Я готов на всевозможные уступки и извинения в пределах допускаемых правилами чести. Лишь бы избежать бесполезного кровопролития.
— Обязательность каждого христианина способствовать примирению враждующих, — сказал рассудительный мальчик. — В особенности, если вам угодно будет избрать меня своим секундантом.
— Конечно, конечно, граф! Так вы надеетесь склонить шевалье к примирению?
— Попытку сделаю, но не отвечаю за успех.
— Да, да, попытку… хотя б попытку! О, если бы жива была великая монархиня, моя всемилостивейшая благодетельница.
Зубов распространился опять о счастливых временах царствования северной Астреи и о печальном положении, в которое ныне впала Россия.
С этого дня Зубов стал посещать Рибопьера в канцелярии посольства, между тем как шли переговоры о поединке.
Так же смиренно и тихо входил он и каждый раз пространно говорил про покойную императрицу.
И по мере того, как всякая надежда склонить де Сакса к примирению, несмотря на пущенные Зубовым со всех сторон подходы через разных лиц, даже и августейших, исчезла, лицо графа принимало все более синеватый, больной колорит, нос печально вытягивался, и весь он являл картину полного уныния, слабоволия и малодушия.
Наконец, условия поединка были окончательно установлены.
Решено было драться на шпагах в Петерсвальде, на границе Саксонии и Богемии.
Секундантами со стороны князя Платона Зубова были граф Рибопьер и виконт Талейран-Перигор.
Со стороны шевалье де Сакса секундантами были граф Поццо ди Борго и граф Флао де Биллардери.
В четырехместной карете, посадив четвертым лучшего венского хирурга, со своими секундантами выехал Зубов на место поединка. Он уже ничего не говорил, только тяжело вздыхал, и синее лицо его напоминало труп уже заживо. Хирург не раз щупал пульс графа и давал ему нюхать что-то из баночки.
XIV. Поединок в Петерсвальде
Горы, долины с прядавшими по камням ручьями дубовые и буковые великолепные леса, прелесть мощной природы в разгаре лета украшали для Саши Рибопьера эту поездку.
Дуэль — лихое дело, пробуждавшее в нем романтический рыцарский дух, чрезвычайно занимала юношу, хотя он жалел, что согласился быть секундантом Зубова, малодушие которого отравляло все удовольствие.
Хотя де Сакс со своими секундантами выехали несколькими часами позднее, но они догнали карету Зубова и перегнали ее, первыми достигнув назначенного места — домика лесничего.