Павел I
Шрифт:
Наконец, и Зубов подкатил в тяжелой своей карете.
Пряча в плечи голову, синий, вылез он из экипажа и отдался в распоряжение секундантов.
Шевалье де Сакс, веселый, улыбающийся, вышел из домика, где хозяин угощал его жареной колбасой из кабаньего мяса и особой настойкой на горных, душистых травах. Он вежливым, коротким поклоном отвечал на смиренный поклон униженного противника и приветствовал Рибопьера и Талейрана. Он так и сиял счастьем близкого мщения.
Взяв под руки шпаги, две компании пошли по узкой тропинке на круглую уединенную лесную — поляну, хорошо известную де Саксу. Он уже не в первый раз играл своей жизнью среди этой тихой, мирной картины лесного закоулка. Он шел впереди, гордо подняв голову, шел, точно танцевал, легкой походкой, сбивая хлыстиком, бывшим в руках его, головки цветов и пушистых трав.
За ним как-то крался понурый Зубов и казался провинившейся лисицей, усиленно заметающей след хвостом.
За противниками гуськом двигались секунданты.
Сзади всех шел доктор с необходимыми запасами.
Когда они вступили на поляну, вдруг из-за могучих стволов старых грабов выступила цыганка в ярких лохмотьях, босая, с обнаженными руками, на которых блестели бронзовые обручи, с бусами, лентами, амулетами на смуглой груди, с вьющимися, как змеи, черными кудрями. Она была молода и, улыбаясь, открывала белые, как слоновая кость, зубы. Глаза ее сверкали. Она была хороша Дикой красотой.
Де Сакс остановился и кивнул ей головой.
— Вот кстати и колдунья, — сказал он. — Погадай нам!
Цыганка засмеялась и, протягивая руки, сказала:
— Погадаю! Погадаю, прекрасный господин!
Де Сакс положил ей на ладонь червонец. Она схватила его руку и стала рассматривать, все улыбаясь. И вдруг смех сбежал с ее лица, и она стала сокрушенно качать головой.
— Что же? Или ты пророчишь мне несчастье? — беспечно спросил де Сакс.
— Несчастье, прекрасный господин, большое несчастье! — забормотала цыганка. — Черный ворон летает над твоей головой. Не ходи два раза в этот лес. Второй раз ты из него не выйдешь. Тебя вынесут с простреленным сердцем. Берегись, берегись, прекрасный господин!
— Ну, если для меня опасно только опять идти в этот лес, — беспечно сказал де Сакс, — то значит сегодня я выйду из него благополучно. А мне только и надо это.
Слышавший слова цыганки и вывод, который из них сделал его противник, князь Зубов зашатался, шарахнулся в сторону от цыганки и визгливо закричал:
— Прочь! Ступай прочь, бродяга, побирушка, чертова дочка!
Цыганка захохотала, подбросила червонец, данный де Саксом, на ладони и убежала.
Все вышли на поляну. Секунданты нашли обкошенное заранее, по указаниям посланного вперед камердинера графа Поццо ди Борго, место предполагаемого поединка. Противники стали на указанных позициях.
— Начинайте, господа! — крикнул граф Флао де Биллардери.
Но прежде, чем обнажить шпагу, князь Платон Зубов вдруг опустился на колени и, подняв глаза к безоблачному небу, принялся усердно молиться, беззвучно шевеля синими губами. Де Сакс, улыбаясь, ожидал окончания этой молитвы.
— Он бы мог, кажется, помолиться дома, — заметил, кусая губы, граф Поццо.
Только виконт Талейран де Перигор, как бывшее духовное лицо, тоже сложил руки и прошептал латинскую молитву. Мертвая тишина стояла кругом. В безоблачном небе плавал орел. Солнце щедро заливало полянку. Спелые травы пылили, и сладко пахли цветы. Могучие деревья стояли недвижно точно созерцали в величии ничтожных существ пришедших с распрями к их мощным корням.
Зубов кончил молитву, поднялся, но все не решался обнажить шпагу.
— Flamberge au vent monsieur le comte! — крикнул, наступая, де Сакс.
Зубов отскочил и вытащил, наконец, шпагу.
Потом, наступая на шевалье, Зубов наткнулся рукой на его шпагу и, чувствуя, что получил царапину, объявил, что долее не может драться.
— Вы мне надоели! — с презрением крикнул де Сакс и нанес ему легкий удар, чуть прорезавший грудь над левым соском.
Зубов вообразил, что у него пробито сердце, выронил шпагу и зашатался. Секунданты подхватили его под руки и решили, что честь омыта кровью.
Но шевалье де Сакс не дожидался их суда, а повернулся и пошел из леса.
— Мне противно поганить мою шпагу этой тухлой устрицей! — сказал он графу Поццо ди Борго.
XV. Заяц
Хирург перевязал царапины Зубова, который охал, как женщина.
Затем он уселся в карету с секундантами, и когда домик лесника скрылся из вида, стал мало-помалу приходить в себя.
Синева на лице и под глазами исчезла. Заиграла краска. Угрюмый и растерянный взор заблистал радостной злобой. На губах задрожала змеящаяся улыбка. Он потирал бледные, тонкие, холодные и смоченные потом пальцы, унизанные перстнями.
Вместе с минованием опасности и смирение сменилось надменностью: скоро Зубов былых дней сидел перед Рибопьером. И видом и обращением старался он показать спутникам своим презрение.
Виконт Талейран обменялся многозначительным взглядом с Рибопьером, и они без слов поняли друг друга.
Едва они отъехали несколько верст, с каретой поровнялись двое всадников.
Один из них, молодой человек с толстым и пухлым лицом, на котором как бисерины сверкали маленькие глазки, нагнувшись к окну кареты, крикнул:
— Здравствуй, друг Платон! Ты жив?
— А, Щербатов! Здравствуй, братец, здравствуй! — отвечал Зубов. — Пусть остановят карету! — сказал он в пространство, но так как в карете не сидело слуги, то приказание графа Зубова и не приведено было в исполнение.
Щербатов скакал рядом с окном и продолжал заглядывать, переговариваясь с Зубовым.
— Ну, что? Цел? Жив? Здоров? Дрался? — спрашивал он.
— Ты видишь! — самодовольно отвечал Зубов. — Две легкие раны, не вредящие здоровью.
— Отлично. А сам ты подколол батарда?
— Нет, Любезнейший, не пришлось. Для тебя поберег.
— Добро. Я буду стреляться. А если оба промахнемся, то на шпагах. Я в деревне сидя упражнялся и таки наловчился. Да вели же ты остановить карету и познакомь меня с твоими спутниками.
— Да, да… Остановите! Остановите! — опять в пространство сказал Зубов, и вновь, за неимением в карете слуги, распоряжение его не было исполнено.
— Стой, кучер! — крикнул, наконец, князь Щербатов.