Павел I
Шрифт:
— Милый граф, вы ошибаетесь, — сказала безжалостная красавица. — Вам потому и вверили важнейшее поручение, что никому и в голову не могло придти нечто подобное доверить такому младенцу. Оставайтесь же как можно дольше таким чистым и нежным младенцем, и вам еще долго будут вверять важнейшие тайны. Помните, что сказано о младенцах в писании? Таковых есть царствие небесное И Замойская так сладко заглянула в глаза мальчику, что у него захватило дыхание, невыразимо блаженное, до боли, до страдания, — чувство, смешанное с непостижимой грустью, наполнило все его существо и ему опять захотелось плакать, но уже от восторга!
Увы, далекий, царственный образ, предмет его платонического обожания, померк перед живой красавицей, сидевшей так близко к нему, оправдывая собственное его поэтическое сравнение, что в соседстве яркого солнца отдаленная звезда меркнет. Юноша безумно влюбился в Замойскую и с этого вечера стал ее рабом и пажом.
VIII. Русская шваль и саксонский батард
В начале обеда принцу подали большой куверт с гербом. Вскрыв его, принц объявил:
— Наш милый шевалье де Сакс извиняется, что никак не может прибыть к обеду, он будет позднее Но, чтобы заслужить прощение невольной манкировки, шевалье шлет нам новое свое стихотворение плод музы изящной. Я прочту его за десертом.
Единодушные рукоплескания были ответом. За десертом де Линь в самом деле прочел французское стихотворение шевалье такого содержания.
Je reposois sur un lit de foug'ere, Morph^ee avoit ferme mes yeux, Je croyois ^etre avec Glyc'ere, Et le Plaisir m'ouvroit les cieux Minerve m'offrit la sagesse; V'enus les gr^aces, la beaut'e; H'eb'e la fralcheur, la jeunesse; Mars ses lauriers et sa fiert'e. Bacchus dit: Воis, Apollon: Chante Et prends ce luth s'il t'a charm'e. Tiens, dit Plutus, si l'or te tente. Amour me dit: Aime!.. Et j'aimai [9]9
Я покоился на ложе опьянения, Морфей сомкнул мои глаза, мне казалось, что я был с Глицерой и наслаждение открыло мне небеса; Минерва посылает мне мудрость, Венера — привлекательность, красоту; Геба — свежесть, юность; Марс — лавры и честь; Вакх говорит пей; Аполлон: пой и прими эту лютню, если она тебя пленяет; получи, говорит Плутос, если тебя тянет к золоту; Амур мне говорит: люби. И я люблю.
— Превосходно! Прелестно! — восклицали все.
— Какая непринужденность! — сказал граф Поццо ди Борго.
— Тут есть закутанность тонкой мысли, — заметил виконт Талейран де Перигор.
— И заметьте, какая естественность… — присовокупил граф Флао де Биллиардери.
— Скажу только, что, избирая несомненно лучший дар небес, шевалье слишком скромен. И прочие дары его не миновали. Хотя бы лютня — Аполлонов дар — звучит под его пальцами очень мило! Его буримэ, его вирлэ, его триолеты…
— И надписи, — вставил Талейран.
— Да, и надписи — все это с таким вкусом сделано! Что касается даров Марса, то кто не знает храбрости шевалье!
Встали из-за стола и перешли в концерт-залу и библиотеку.
Де Линь подошел к Рибопьеру и, отведя в сторону, сказал ему:
— Шевалье де Сакс сейчас будет. В Вене его все любят. Он имеет здесь обширнейшее знакомство. Это самый приятный в обществе человек. Но он ненавидит русских. Вы знаете его историю, граф?
— Знаю, принц, — отвечал Рибопьер.
— Эта история скоро будет иметь развязку. Но я хотел вас предупредить, прежде чем шевалье де Сакс явится. Узнав, что вы русский, он приложит все усилия, чтобы к вам придраться и вызвать. Будьте же осторожны. Шевалье де Сакс, быть может, первая шпага Вены.
— Принц, я благодарю вас за предупреждение, несомненно вызванное расположением ко мне, — с достоинством отвечал кавалер русского посольства, — но я надеюсь не подать повода к столкновению, а если шевалье так же искусно умеет «придираться» к честным людям, которых в первый раз в жизни видит, как и писать стихи, то мое правило, принц: ни на что не навязываться и ни от чего не отказываться!
— Прекрасное правило, граф, — крепко пожав ему руку, сказал принц де Линь и, обняв за плечи, повел к дамам, севшим в библиотеке у огромного открытого в сад веницианского окна.
История шевалье де Сакса была такова.
Незаконный сын герцога Максимилиана Саксонского, блестящий красавец, известный храбрец, он прибыл в Россию во время фавора Платона Зубова, желая служить в русских войсках.
Как водилось, он был представлен Екатерине, и красивая внешность, ум, благородство характера, эрудиция и широкое образование, тон и приемы истого аристократа привлекли внимание и благорасположение великой монархини.
Она отозвалась о достоинствах шевалье с отличной стороны.
Этого было достаточно, чтобы возбудить подозрительную ревность Платона Зубова. Фаворит искал, как бы уронить в глазах императрицы «саксонского батарда».
Но шевалье безупречностью поведения и отлично ревностным прохождением службы не давал повода к малейшему хотя бы упреку.
Тогда обдуман был «российский» способ погубить де Сакса.
Орудием подкопа Платон избрал шестнадцатилетнего мальчика князя Щербатова.
На гулянье в Екатерингофе Щербатов, будучи почти незнакомым с де Саксом, подъехал к нему и, дерзко глядя в лицо, крикнул:
— Comment vous portez vous?
— Sur mon cheval! [10] — сквозь зубы процедил де Сакс и, повернув лошадь, отъехал в сторону.
— Как, я — шваль! Прошу быть свидетелями, что это саксонский батард меня первый оскорбил! — обратился Щербатов к своим спутникам. — А я же с ним ссоры не искал, но осведомился об его здоровье, что между изящнейшими кавалерами принято во всей Европе.
— Он тебя первый оскорбил! Он первый! — закричали хором всадники. — Ищи ему отомстить! Сатисфакция! Сатисфакция!
10
Непереводимая игра слов. Щербатов спрашивая по-французски о здоровье де Сакса, буквально говорит «Как вы себя носите?» На что де Сакс и отвечал «На лошади» произнося «шваль». Щербатов строит на этом каламбур.
— Ладно! Он у нас попляшет! Господа, прошу вас завтра ко мне пожаловать и мы пойдем кое-что искупить.
— Что такое? Что купить хочешь? — закричала ватага.
— Оружие, достойное саксонской швали!
— А именно?
— Массю деркюль!
— Ха! ха! ха! Вот славно! Массю деркюль? Ха Ха! ха! Великолепно придумано!
В тот же день по городу разнесся слух, что де Сакс придрался к Щербатову и оскорбил его. На другой день это уже говорили при дворе.
На третий день вся история, весьма преукрашенная, дошла и до государыни.