Павел I
Шрифт:
— Чего — далеко! Под каждым локтем по сударке! — крикнул Нефедьев, подхватывая за талии двух немочек и последовательно каждой влепляя по поцелую в розовые губки, между тем как они с притворным смущением отворачивались от оруженосца и, хихикая, рвались из его мощных дланей.
Хор голосил вразброд:
Дай Бог тому здоровье, Кто выдумал сие! Виват! Виват! Кто выдумал сие!Третий куплет пропел Опочинин:
Красотки поцелуем Вас нежат вечерком, Мы пьяные танцуем И вертимся волчком!Хор подхватил:
Дай Бог тому здоровье, Кто выдумал сие! Виват! Виват! Кто выдумал сие!Последний куплет пропел, вернее, проревел по-медвежьи огромный семеновец Неклюдов:
Но что тому дивиться И много рассуждать — Вселенна вся вертится Так нам не устоять!— Не устоять, брат, не устоять! — закричал Нефедьев.
Хор голосил.
Дай Бог тому здоровье, Кто выдумал сие! Виват! Виват! Кто выдумал сие!Оруженосцы состукнули неизмеримые свои кружки и, запрокинув свои головы, принялись тянуть содержимое без передышки, пока не вытянули до дна. Тогда опрокинули кружки вверх дном и показали всему обществу в удостоверение выполнения принятого ритуала.
— Виват! Виват! Возвеселитесь, пьяницы! Рукоплещите все пьющие вино! — заорала компания.
Огромное количество проглоченного пива ошеломило Сашу, отвыкшего от «Большой песни Голубой Ослицы». В голову ему ударило. На мгновение комната пошла кругом. Потом в голове немного прочистилось, но приятное расслабление и пьяная смешливость овладели юношей.
Он грохнулся на лавку и захохотал.
— Все по-старому кабак! — проговорил он.
— Ты сейчас убедишься, что не по-старому, — сказал ему Нефедьев серьезно.
Действительно, из-за одного стола поднялся совершенно трезвый офицер с бледным, энергичным лицом. Парик его висел возле на стене, и клоки черных волос осеняли высокий лоб. Впавшие глаза лихорадочно горели под черными бровями, подбородок загибался вверх и верхняя губа каким-то крепким клювом смыкала тонкую и змеящуюся нижнюю.
В руке он держал бокал с игристым вином.
— Только радостью, которую пробудило в нас возвращение Рибопьера, объясняется, что мы в эти мрачные дни общего уныния и злострадания отечества пропели шутливый гимн прежних, мальчишеских наших попоек! Не для того мы теперь здесь собираемся. Мы знаем долг, который лежит на всех патриотах. Сыны отечества, оно ожидает вашего содействия! Оно томится во мраке, в неволе, в узах зверообразного самовластия и ждет сияющего дня освобождения!
— Освобождение! Освобождение! — закричали все, наполняя бокалы игристым вином и высоко поднимая их.
— Выпьем за освобождение! — крикнул бледный офицер, осушил бокал до дна и, швырнув его о пол, разбил вдребезги.
— Так да сокрушится самовластие и гордый идол, снаружи позлащенный, внутри полный безумия и мерзости, на выях человеческих взгромоздившийся, да падет и распадется и не восстанет никогда!
— Да сокрушится самовластие! Освобождение! Освобождение! — закричали все, осушая и разбивая бокалы.
— Что же ты не наполнил своего, не встал и не пил! — шепнул Нефедьев с недоумением и даже опасливым страхом Саше Рибопьеру. — Все пили, а ты — нет. Это для всех заметно будет, и ты у товарищей на дурном счету окажешься.
Рибопьер не отвечал и отвернулся, нахмурившись.
Вдруг сидевший по соседству низенький офицер, с неприятным, прыщавым лицом и косыми глазами, наполнив бокал вином, протянул его Рибопьеру.
— Если вы не хотите пить за освобождение вашего отечества, — сказал он нагло, — то не хотите ли выпить за освобождение прекрасной Селаниры от объятий ласкающей ее Химеры!
Саша задрожал и воззрился на дерзкого.
— Что такое? О какой Селанире вы говорите? Что вам о ней известно? — спросил он.
— Селанира — героиня романа, который прочитали все любители изящного, — нагло улыбаясь, отвечал офицер.
— Значит, вы предлагаете мне почему-то пить за создание воображения? — спросил Саша.
— Nihil est in intellectu, quod non est in sensu, — отвечал офицер.
— Но что говорите вы о Химере?
— Химера! Это, говорят, польский князь, который ласкает Селаниру!
— Государь мой, что значит ваше нелепое предположение пить за героев романа?
— Что же в этом обидного для вас, графчик, если любовь Селаниры и Химеры — мечта авторского воображения?
— Вы забываетесь! — поднимаясь, бледный крикнул Рибопьер. — Вы, государь мой, наглец!
— А вы — предатель, если не хотите пить за освобождение отечества!
— Вы — подлец! Я вас вызываю, — проскрежетал Саша в неистовом гневе.
— Мои секунданты будут у вас завтра утром, графчик!
— Что такое? Вызов? — послышались голоса.
— Рибопьер вызвал кого-то… — Его оскорбил фон Фогель! — В чем дело? — Из-за какой-то Селаниры? Кто такая Селанира, господа? — И кто — Химера? — Но Рибопьер не выпил за освобождение отечества! — Не может быть! Он не способен на такую низость! — Я видел. Он сидел и не пил. — Странно! — Вот Рибопьер уходит! — Друзья его остались за столом! — Странно! — Кто такая Селанира? Гагарина? — А Химера уже не… — Вот почему он не пил за освобождение!
— Menage 'a trois! — Ну, нет, это даже menage 'a quatre! — Подойдемте к фон Фогелю, он нам, быть может, объяснит, из-за чего дерется!
Но господин Фогель ничего не отвечал на расспросы и тоже встал, раскланялся и исчез.
XIV. Усмирение своенравного
Вернувшись домой, Саша не сказал ничего родителю о столкновении в кабачке и предстоящей дуэли. Саввушка, заметив возбужденное состояние своего молодого барина, даже постарался незаметно и бесшумно проводить его на покой. Саввушка ждал его возращения в прихожей и сам отворил. Впрочем предположив, что Саша непременно будет справлять возвращение в отечество, и зная, что за ним заезжал Нефедьев, старик не беспокоился о сыне.