Павлик Морозов [1976]
Шрифт:
ГЛАВА IV
ОТЦОВСКИЕ КОНФЕТЫ
В избе было жарко и душно. Трофим сказал Татьяне:
— Ужинать будем во дворе, под березой. — Он поднял жестяную лампу и пошел на крыльцо. — Федюшка, пойди покличь деда и Данилу, скажи, чтобы приходили ужинать. И скажи им — есть у меня ужину кое-что…
Федя со всех ног бросился в соседний двор и через минуту явился обратно.
— Папанька,
— А что такое, сынок?
— Арсений Игнатьевич в гости к дедуне пришел.
Трофим торопливо шагнул к жердяному забору.
— Ужин, значит, накрывать не надо? — крикнула вслед Татьяна.
— Накрывай, накрывай, сейчас всех приведу. — Он скрылся по ту сторону забора.
На березе чуть шелестели листья. На свет налетели, мошки и заклубились вокруг лампы серым роем.
Трофим долго не возвращался. Наконец на соседнем дворе всхлипнула гармошка и в калитку один другим протиснулись дед Серега с бабкой Ксенией, Кулуканов, Трофим и Данила с гармошкой.
Стар дед Серега — почти семьдесят лет. Голова серебряная, лицо в морщинах. Стар, но еще крепок дед, не сравнишь с бабкой. У той нос совсем по-старчески повис над шамкающими губами, голова ушла в плеч: за плечами горб. А дед, подвыпив, еще иной раз сплясать может, ничего, что ноги кривые. И сейчас шел дед Серега, покачиваясь, и на ходу пел тоненько и фальшиво, потряхивая головой и жмурясь:
— Бывали дни весе-елые, гулял я, молодец… И-их!..
Уже порядком захмелевший Трофим крикнул:
— Таня! Принимай гостей… Арсений Игнатьевич садитесь к столу.
Кулуканов, кряжистый, аккуратно одетый мужик с острой седой бородкой, неторопливо снял картуз, повесил его на стул, степенным жестом пригладил волосы. В каждом его движении чувствовалось, что он знает себе цену, твердо стоит на земле и ко всем относится несколько снисходительно.
— Вот это люблю — от стола к столу! — сказал он хрипловатым голосом и, увидев, что Трофим поставил на стол бутылку водки, прибавил со смешком: — Только-то и всего? На такую честную компанию как бы не маловато, а, Серега?
— Маловато… — поддакнул дед. — Не по-председательски…
Трофим сказал заискивающе:
— Да я ж не знал, Арсений Игнатьевич, что вы гостили у папаньки. Я бы приготовил…
— А мы поправим дело! — Кулуканов потер руки. — Данилушка, сбегай ко мне домой. Благо тут недалеко, через дорогу. Скажи моей старухе, чтоб дала бутылочку самодельного. Скажи, у начальника гуляем! — крикнул он вслед убегающему Даниле и прибавил: — Самогон у меня, Трофим, огненный!
— Знаю, знаю, Арсений Игнатьевич. У вас все как полагается, — закивал Трофим.
В калитке показался Павел. Федя бросился ему навстречу.
—
Дед приподнялся:
— А-а, рыболов! Ну, поди, поди сюда, внучек.
Павел на ходу шепнул брату, косясь на стол:
— Отец не злой?
— Веселый, Паш… Все смеется!
Отец прожевал кусок мяса, старательно вытер рот.
— Ты что же, сынок, так поздно?
Далеко зашли, папанька… На той стороне озера были с Яшкой Юдовым.
— Смотри, потонешь когда-нибудь. Ну, садись ешь. Налей-ка ему, Татьяна.
Мать подала сыну миску со щами, села рядом, погладила рукой по его жестковатым темно-русым волосам.
— Не хлебай, Пашутка, быстро, поперхнешься.
Данила принес бутылку самогона.
— А вот и подкрепление! — оживился дед и проворно разлил самогон по стаканам. — Арсений Игнатьевич, будьте здоровеньки!
Павел ел, обжигаясь и морщась, искоса поглядывая на двоюродного брата. Данила сидел, развалясь на скамье, глаза — как у деда, помутневшие и узкие. На верхней губе у него растет, да никак не вырастет, редкий рыжеватый пух. Павел знает, что Данила часто скребет бритвой под носом, чтобы усы лучше росли. Хочется ему походить на взрослого мужика. Вот и сейчас сидит он и крутит непослушными пьяными пальцами папиросу.
— Так ты говоришь, Трофим, приходил Потупчик на меня жаловаться? — спросил Кулуканов, щурясь на свет.
— Я ему как следует сказал, Арсений Игнатьевич!
— Волю он большую взял, этот Потупчик! — сказал дед. — Нет у него уважения к начальнику… Ох ты, боже мой! То ли было… Служил я при царе тюремным надзирателем в Витебской губернии…
— Дедуня, ты уже сто раз рассказывал! — усмехнулся Данила.
— А ты не перебивай!
— О хорошем, Данилушка, и вспомнить не грех, — заулыбался Кулуканов.
Привстав, все больше оживляясь и помахивая пустым стаканом, дед говорил:
— Да, так вот, служил я тюремным надзирателем… С начальством всегда в ладу, Арсений Игнатьевич! Как, бывало, зайдет жандармский ротмистр Поликарп Юльевич Зарядин, царство ему небесное, и сразу меня по плечу пальчиком постукает: «Здорово, Морозов!» — «Здравия желаю, господин ротмистр!» Стою не шелохнувшись, все жилочки, как струны, натянуты! И такая благость в душе, господи боже мой! — даже плакать хочется. А он, Поликарп Юльевич, еще пошутит, бывало: «Что смотришь на меня, аки пес, Морозов?»- «По уставу, господин ротмистр, — говорю я, — приказано есть начальство глазами!» — «На тебе Морозов, за верную службу красненькую!..» Да-да, Арсений Игнатьевич, деньжата всегда водились! — Дед пристукнул стаканом по столу и снова запел: — Быва-али дни веселые…