Павлик Морозов [1976]

Губарев Виталий Георгиевич

— Другие теперь люди пошли, Серега, не те времена, — сказал Кулуканов и наклонился к Трофиму: — Нам теперь вот так друг за дружку держаться надо! — Он сжал пальцы в кулак, резко тряхнул им и, помолчав, кивнул на гармонь: — А ну, Данилушка!

Данила заиграл. Трофим и Кулуканов подпевал деду пьяными голосами. Павел, а за ним и Федя улыбались. Только шестилетний Роман на коленях у матери удивленно таращил на поющих круглые глазенки.

Дед резко оборвал песню, ударил кулаком по столу:

—

Вот копил, копил деньгу, а все зря! А почему? Посудите сами, Арсений Игнатьевич… Скопил я в Витебске немалую сумму, переехал сюда, на Урал, на пустующие, значит, земли. Стал хозяйством обзаводиться. И обзавелся! Худо ли? — и лошадка, и коровка и всякая там живность!.. Так вот же, как на горе, задумал Трофим жениться! — Дед сурово взглянул на Татьяну, словно она была причиной всех его несчастий. — Женился, отделился, хозяйство расстроил! Ишь ведь, свою избу построил, забор меж дворами сделал… А разве можно хозяйство пылить? Его копить надо!

Трофим проговорил улыбаясь:

— Всякому человеку, папаня, свое собственное хозяйство вести хочется. Я и сам копить умею!

Дед хлопнул Трофима по спине ладонью с такой силой, что тот покривился.

— А жилка-то в нем наша, Арсений Игнатьевич, морозовская! Крепко в землю корни пускает, по-морозовски! Люблю! Правильно, Трофим, своя рубашка ближе к телу!

Кулуканов кивнул на Данилу.

— У тебя, Серега, вон еще один наследник растет.

Бабка, молчавшая до сих пор, захмелевшая, как и дед, внезапно рассмеялась дребезжащим смехом, глядя на Данилу красноватыми глазками.

— Внучек от первого сына… — заговорила она, с трудом ворочая языком. — Тот сынок тоже крепкий был, жаль — помер рано… Ну, я так думаю, Данилка ему не уступит.

— Не уступит, — подтвердил дед. — Этот тоже копить любит, ничего, что молод. А, Данилка? Небось не дождешься, когда дед Серега богу душу отдаст, чтобы во владение хозяйством вступить?

— Да ну, дедуня… — стараясь казаться смущенным, повел плечами Данила.

— Да ты не лукавь, не лукавь, Данилушка! — Кулуканов хитро подмигнул ему и, помолчав, шумно вздохнул. — Это великое дело — хозяином быть. Я вон стар, а и то иной раз выйду на крылечко утром да и смотрю кругом. Все мое! Корова в стайке замычала — моя корова! Петух закричал на заборе — мой петух! Сердце-то радуется! Все мое!.. Мое!

— А соседи злятся, Арсений Игнатьевич, кулак, говорят, — сказал Данила.

— От зависти, Данилушка, от зависти! Человек человеку волк! Ежели ты его не подомнешь, он тебя сам подомнет! «Кровопивец!» — кричат, а ты наплюй, да и живи по-своему! Бедного, конечно, не оставь в беде, как в евангелии говорится, — понизил голос Кулуканов, и Павел вдруг вспомнил два креста на просеке. Кулуканов потрогал пальцами бородку и продолжал мягко: —

Нищему подай, батрака накорми — от этого у тебя не убудет…

У Павла над бровью мелко-мелко задергалась родинка. Задрожавшим от волнения голосом он сказал неожиданно для всех:

— А надо так сделать, чтобы нищих и батраков совсем не было!

— Чтобы совсем не было!.. — словно эхо, повторил Федя.

Наступило неловкое молчание.

— Ох ты, боже мой! Вот и цыплята заговорили! — очень ласково сказал, наконец, Кулуканов.

Дед Серега снисходительно усмехнулся:

— Да как же это сделать, внучек? На батраках мир держится.

Павел быстро ответил:

— Надо, чтобы все в колхозе были!

— Вот как! — прищелкнул пальцами Кулуканов.

Бабка наклонила голову к Павлу:

— Кто это тебе сказал?

— Зоя Александровна.

— Зоя Александровна, — повторил Федя.

Кулуканов задумчиво постукивал пальцами по столу.

— Пустые это разговоры, Пашутка. Я ж сказал — человек человеку волк! А волк — он живет обособливо… В колхозе, Пашутка, все горло друг дружке перегрызут!

— Мал он да зелен… — усмехнулся Трофим. — Вырастет, поумнеет. Данила, налей-ка еще по одной.

Молча выпили еще по одной чарке. Данила шутливо протянул Феде стакан:

— На, допей…

Федя испуганно отодвинулся:

— Пей сам… Паша говорит, нельзя ребятам!

— Мало, что Пашка говорит… Кто он тебе?

— Брат…

— Так я тоже двоюродный брат.

Федя подумал:

— А ты не пионер! Вот!

Бабка погрозила Даниле пальцем, зашелестела беззубым ртом:

— Ты чему там Федюшку учишь, разбойник?

— Федюшке-то нельзя, — посмеиваясь, сказал Кулуканов, — а старшому приучаться можно… Смотри, какой уже вымахал!

Трофим широко улыбнулся, подмигнул Павлу:

— Башковитый парень… С вывихом небольшим, правда… — Он небрежно потрогал пальцем красный галстук сына. — Ну, да ничего, выправим… Сынок, поди ко мне, милый…

Трофим потянулся к Павлу, обнял его горячей потной рукой. От него нестерпимо пахло водкой, но Павел был так поражен этой неожиданной, давно забытой лаской отца, что прильнул к нему и заговорил тихо и растроганно:

— Папанька… папанька…

Татьяна, радостно улыбаясь, смотрела на них:

— Давно бы так… А то совсем забыл, как детей любить надо.

Отец поцеловал мальчика мокрыми губами, подсунул ему стакан:

— Выпей, сынок, за папаньку! За папанькино здоровье!

— Ему нельзя, дядя Трофим, он пионер, — криво улыбнулся Данила.

Татьяна вскочила:

— Трофим! Свихнулся, что ли? Мальчишке четырнадцати лет нету… Не слушай его, Пашутка!

Но Павел нерешительно взял стакан: