Паводок
Шрифт:
Я сложил газету. Они стояли вокруг, таращились на меня. Один утирал сопли. Девчонка жевала верхнюю губу. Маленький парнишка топтался в траве, урча как моторчик.
— Я вижу это впервые.
Хьерстад обернулся к подросткам.
— Хотел бы я знать, где находится автор этого опуса! Может, его написало привидение? Мираж? Фата-моргана?
— Ага, привидение! — взвизгнула девчонка.
— Мы подадим в суд, — сказал Хьерстад. Он словно нажал на кнопку: пять-шесть подростков сразу зашумели.
— Правильно. Подавайте в суд, — согласился я.
— Это не шутка. Мы вчиним
— Вчиняйте, и немедля.
Хьерстад завращал глазами.
— Как вы себя ведете! — крикнул он.
Я вернулся к крыльцу, одним прыжком одолел лестницу, громко хлопнул дверью и бегом рванул в уборную.
Через четверть часа я поднялся на второй этаж, постучал к матери. Тишина. Я постучал еще раз, подергал дверь. Заперто. На ступеньках появилась Бетти.
— Впусти меня, — сказал я.
— Нет, — пискнула мамаша из комнаты.
— Тут кое-кто заходил. Знаешь кто?
— Я честно выразила определенное мнение, — ответила она.
— Нельзя так грубо нападать через газету на монголоидов. Все с ними носятся как с писаной торбой, коммуна на них не надышится. С тем же успехом ты могла бы написать, что Бундевик [12] изнасиловал целый детский сад.
Одно дело, что она накатала это письмо, и совсем другое — что редакция «Курьера» его напечатала. Я знал тамошних сотрудников и понимал, что никакой ошибки тут нет. Они сидели себе по кабинетам и опять животы надрывали от смеха.
12
Современный норвежский политик.
— Я не уйду, пока ты не отопрешь, — сказал я.
Прошло с полминуты. Потом скрежетнул замок. Я распахнул дверь и обнаружил, что заперлась она еще по одной причине. Нинина кровать была не тронута. Чемоданчик, который я тащил всю дорогу, исчез.
— Где она? — спросил я.
Мать глядела во двор.
— Ей нужно побыть в другом месте, пока все не утрясется.
— Ты ее отослала?
— Она сама так решила.
— И где же она?
Мамаша опять уставилась в окно. Наверно, высматривала, не возвращается ли Хуго.
— Она просила никому не говорить.
— Вранье. Она ни капельки меня не боится.
Я шагнул к ней. Она попятилась.
— Кого ты подыскала? Мужика?
Она нетерпеливо поглядывала на подъездную дорожку.
— К кому ты ее отправила?
— Нина в хороших руках, можешь не сомневаться, — прошептала она, с трудом расклеив пересохшие губы.
Я смотрел на нее, на черные с проседью волосы, на рот, подведенный ржаво-красной помадой, на строгую блузку и клетчатую юбку. А глаза, они стали совсем как у бабушки, я помнил, как они иной раз сверкали. Мамаша так не умела. Не в ее это духе. Ее вспышки были наигранны, она использовала их как рычаг, чтобы добиваться своего. Я был не в силах смотреть в бездонную яму недоразумений. Кивком показал на кровать, велел ей сесть. Она покорно метнулась туда.
— Выпороть бы тебя прилюдно. Жаль, запрещено это теперь. Попробуем по-другому. Который час, Бетти?
— Четверть
— Отлично, — сказал я. — Сейчас я сяду и напишу извинение, а потом отнесу его в «Курьер» и добьюсь, чтобы оно завтра же было напечатано. После этого я вернусь сюда, и к тому времени Нина должна быть здесь. До половины одиннадцатого изволь привезти ее сюда. И мы втроем потолкуем. Надо кое в чем разобраться, внести ясность. Поговорим начистоту. Ты все поняла?
Мамаша сплела ладони и глядела в пространство.
— Ты забыл, что девчонка делала за обедом? — сказала она.
Я бросил взгляд во двор. Тросет и Юнни метали тарелки. Юнни освоил эту игру, где требовалось всего лишь легкое движение запястьем.
— Тогда я сам за ней съезжу.
Мамаша поджала губы.
— Ну что мне делать? Я должна думать обо всех. А обо мне хоть кто-нибудь думает?
Я схватил ее за плечо, встряхнул и рявкнул:
— У кого она?
Мамаша мотала головой.
— Роберт! — пискнула Бетти у меня за спиной.
— Говори, у кого она, черт возьми!
Мамаша все мотала головой, и внезапно от ее лица что-то отвалилось. Я отпустил ее. На полу у меня под ногами лежали накладные ресницы. Мать присела на корточки, подобрала ресницы, встала и уковыляла вон из комнаты.
Утренняя летучка кончилась, газетчики отправились собирать материал. В редакции я застал одного-единственного человека, секретаря редакции. Он сидел за письменным столом, а звали его Одд М. Мартинсен. У этого Одда М. Мартинсена румяная физиономия, прокуренные усы и рыбьи глаза. Он страдал каким-то мышечным заболеванием, и руки у него тряслись. Мартинсен был тут не из худших, но слабак. Он надел очки, взял у меня бумагу, прочел.
— Завтра пустим в номер. Сожалею. Зря мы это напечатали.
— Неужели вам недостает добропорядочности защитить людей от них самих? — сказал я.
Дверь редакции распахнулась настежь, мужчина лет сорока протопал к одному из кабинетов, рванул дверь и бросился в глубь комнаты к зазвонившему телефону. Речь шла о каких-то ословских политиках, которые приедут осматривать масштабы разрушений. Мартинсен пытался заодно следить за ходом того разговора.
— Вчера вечером дежурил временный сотрудник. Новичок. Недоразумение вышло с этой публикацией. Я с ним поговорю.
— Нет. Я сам с ним поговорю.
Мартинсен побагровел. Будто бегом поднимался по лестницам высоченного дома.
— Он в отъезде. Увы, народу у нас не хватает из-за паводка. Ни на что другое времени не остается.
Я видел, что он врет. Тот сотрудник вовсе не в отъезде. Он тут, в редакции, и Мартинсен хочет его выгородить. В редакцию ворвались еще несколько человек. В соседней комнатушке зашуршала бумага факса. Из спортивного отдела вышел невысокий человек, который обычно не выпускает изо рта свою трубочку. Он любит сидеть в залах суда, следить за процессами наркоманов или истязателей животных, а потом поливает их дерьмом, независимо от того, осудили их или нет. Он и про меня писал. Я позвонил ему и пригрозил, что зайду к нему домой. Заметив меня, он так вздрогнул, что чуть не прокусил зубами мундштук.