Пазори
Шрифт:
– Вон! – гаркнула она.
– Всё в порядке, – успокоил её голос Ани из-за ширмы. – Это мой Папочка.
– Тьфу-ты, – вздёрнула руками медсестра. – С вашими фамилиями… Бахилы-то где, Папенька?
Я было потянулся к диспетчеру с бахилами справа от входа, но сделать это мне не позволила грозная медработница.
– Закончили уже, в коридоре жди, – сказала она.
Аня вышла спустя минуту. Придерживая уже порядочно округлившийся к тридцать четвертой неделе живот, она приподнялась на носочках и чмокнула меня в щёку.
– Куда теперь? – спросил я.
– На улицу, – ответила Аня. – Ты, как всегда, приехал в самом конце.
– Прости… Как всё прошло?
Мы двинулись к лестнице. Динамик под потолком назвал новый номер талона, приглашая следующего пациента в кабинет УЗИ. Между нами прошмыгнула какая-то суетная женщина в шелестящем комбинезоне.
– Всё отлично, переживать не о чем, – ответила Аня. – Может поможешь?
Только тут я заметил дорожную сумку в её руке. Мы никуда не собирались.
– Не рановато ли Елисею съезжать? – удивился я и спотыкнулся на последней ступеньке.
– Елисею самое то, пусть валит, а у нас будет Платон, – настояла Аня. – Держи уже.
Супруга впихнула мне вещи. Сумка оказалась совсем не лёгкая для своих размеров. Такой вес вряд ли был полезен в её положении, но заикаться об этом не стал – вышло бы себе дороже. Она забрала свой неприметный пуховик в гардеробе.
– А что не Глонасс сразу? – скривился я. – То хоть спутниковая система…
– Чего? – переспросила супруга, ожидавшая открытия забарахливших автоматических дверей.
– В честь пошлины ребёнка называть не буду.
Улица встретила запахом зимы. Похоже, температура наконец подобралась к нолю. Правда, пока пейзаж по-прежнему оставался уныло-осенним.
– А тебе и не придётся, – отрезала она.
Причём уверенно так. Будто и правда я совсем никакого отношения к собственному сыну не имел. Стараясь миновать эти липкие мысли, решил перевести тему.
– На дачу? – спросил я.
Она кивнула. В последнее время Аня полюбила свежий воздух. И ей, и ребёнку он был полезен. Уже две пятницы подряд на выходные мы уезжали за город. Вот только оба раза собирались заранее, а тут вроде не планировали, не обсуждали. Да и вещи никакие обычно с собой не брали. Всё необходимое в нашем небольшом треугольном доме-шалаше было. Магазин находился неподалёку. Зачем эта сумка?
Я взвесил ношу. Внутри всё было уложено плотно, почти единым комком. Ничего не перекатывалось, не звякало.
– Кое-какие вещи, решила списать на дачу, – пояснила жена, заметив мой интерес к сумке.
Она открыла пассажирскую дверь и занесла ногу внутрь. Я пошёл к багажнику.
– Уже было подумал, сбежать задумала, если не успею тебя забрать, – пошутил я.
Аня почему-то не улыбнулась. Замерла.
– Что случилось?
– Дай сумку, – потребовала она. – Лучше в ноги поставлю, испачкаешь.
Отдав её, я с удивлением подметил внутри багажника опрокинутую пластиковую канистру в лужице красноватой тормозной жидкости.
– Понимаю конечно, обострилось обоняние, – проговорил я, усаживаясь за руль и набрасывая ремень безопасности. – Но чтобы настолько…
Она посмотрела на меня с недоумением.
– Проехали, – закончил я.
– Поехали, – поправила она.
Ремень безопасности Аня, по привычке в последнее время, надевать не стала. Говорила, с животом это стало неудобно.
Дорога в область, как и в любой пятничный вечер, оказалась настоящим кошмаром. Пробки. Подрезающие автомобили. Красные светофоры. Аварии. А ещё шум, крики, зажатое между машинами раздражение. Время горело в двигателе вместе с топливом.
– Ты сегодня не в духе, – заметил я.
– Просто дождаться не могу, когда всё это закончится.
– Да, к ночи только доберёмся, – согласился я.
– Я не про пробки.
Отвлёкшись от дороги, взглянул на неё. Она повернулась к окну и, точно высматривая что-то в небе, задумчиво поглаживала живот. Я поймал одну её руку и погладил.
– Полтора месяца до свободы, – успокоил я, а затем добавил: «Я согласен на Платона».
Аня едва заметно улыбнулась, освободила свою ладонь и, подключившись к автомобильной медиасистеме, запустила на ней поп-музыку с телефона.
Чем ближе подъезжали к области, тем свободнее становилась трасса. Поток постепенно разряжался. Автомобили один за другим уходили к развязкам и съездам. Едущие впереди ускорялись. До ощущения долгожданной свободы оставалось несколько минут. Затор ещё цеплялся за бампер, но уже был не в силах удержать машину.
Чем меньше становилось светового шума, тем плотнее сгущался вечер. Стемнело стремительно. Казалось, мгновение назад безоблачное небо ещё хранило свет дня, и вот уже утонуло в ночи. Тьма становилась плотнее, и в этой тьме что-то двигалось. Поначалу бледно-свинцовое, затем уплотнилось и зазмеилось. Всполохи побежали над чёрными полями перламутровыми переливами, освещая их каким-то потусторонним зеленоватым светом.
– Вот и харп, – проговорила Аня. – Это из-за бури. Сегодня магнитная буря, слышал ведь?
– Что-что? – не понял я. – Буря да, г-четыре. А как ты в начале сказала?
– Сполохи сияния по-ненецки, – объяснила она. – «Харп» в тундровом или «калмял дялимта» в лесном диалекте. Во втором случае обратный перевод будет «заря покойников».
– Почему? – спросил я.
Второй перевод показался мне не совсем очевидным и даже немного пугающим.
– Такое представление о сиянии сложилось у них ещё в доанимистический период, – продолжила супруга. – Тогда природные явления оживотворялись, а не одушевлялись…