Пазори
Шрифт:
– Знаете, я на самом деле не ваша соседка…
По одежде можно было сразу догадаться, что она не та, за кого себя выдавала. Кто станет наряжаться, когда у него с потолка течёт?
– Так, вон, – бросил я, открывая дверь и попытавшись выставить нахалку.
Та упёрлась ногами в порог.
– Вы что, меня совсем не помните, Константин Спиридонович? – хохоча, спросила она. – Я думала вы шутите…
Повторно всмотрелся в её припорошённое едва заметными веснушками лицо без макияжа. Что-то отдалённое угадывалось, разве что, в её глазах. Вспомнить так и не удалось.
– Я – ваша бывшая студентка, – подсказала она, поняв, что память меня подвела.
Яснее от её слов не стало. Мало ли я выпустил студенток за свою, пусть и не длительную, но весьма продуктивную практику.
– Лукерья! – сдалась она.
– Да ну, – не поверил я и отстранился, чтобы получше её разглядеть. – Лука? Вы сильно изменились за два года…
Я помнил её совсем другой – с обилием готической косметики, в невзрачном оверсайзе и с чёрным каре. Длина волос осталась примерно той же, а вот цвет преобразился в естественный.
– Вам так лучше, – сказал я. – Настоящая леди.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Константин Спиридонович, я к вам по делу.
– Что-то с Валерием Николаевичем? – предположил я.
– Нет, папа в порядке, – успокоила она. – Это по поводу работы. Я лечу на Ямал, там нашли месячного мамонтёнка в потрясающем состоянии – лучше Любы…
– Поздравляю, Лука, – прервал её я. – А зачем мне об этом знать?
Ископаемые животные меня особо никогда не интересовали. Хотя находка, о которой говорила моя бывшая студентка, действительно могла оказаться сенсацией. У знаменитого месячного детёныша шерстистого мамонта по прозвищу Люба не хватало всего-то копытцев, одного уха и части хвоста. Она считалась самым хорошо сохранившимся из обнаруженных мамонтов несмотря на то, что ей сорок две тысячи лет. Как же тогда выглядел экземпляр в более лучшем состоянии – как спящее животное что ли?
– Я бы хотела, чтобы вы…
– Нет-нет-нет, – запротестовал я. – Моя специализация – палеоантропология… Была. В любом случае мамонты – это не ко мне.
Поймал себя на мысли, что расскажи она об обнаружении стоянки древних людей, я всё равно бы не согласился никуда ехать. Не было желания возвращаться к прежней рутине без Ани в своей жизни.
– В том-то и дело, что мамонтёнок – лишь часть находки, – тем временем рассказывала Лукерья. – Вокруг него что-то вроде ритуального ненецкого захоронения. Как минимум, пять тел.
– На Ямале? – уточнил я. – Обрядовое захоронение?
Она кивнула.
– Не говорите ерунды. Неудачная шутка.
– Это не шутка, а уникальная находка! – настаивала бывшая студентка. – Мамонт и люди, принесённые в жертву одновременно!
– Если бы вы внимательнее слушали лекции Анны Викторовны или своего отца, то знали бы, что ненцы не делали ритуальных погребений. В древности они приносили в жертву людей, но забирали лишь их головы, а тела скармливали собакам.
– «Уникальная находка» – не мои слова, а моего отца.
– И почему он считает, что это сделали ненцы, а не, скажем, случайно забредшие на Ямал вогулы или ханты?
– Он сказал, это точно не манси и не остяки, – не согласилась Лука. – На них остатки одежды с ненецким орнаментом.
– Она-то как сохранилась?
В вечной мерзлоте, конечно, ткань не истлела бы и за тысячи лет, но в том то и дело, что выкопать могилу в замёрзшей почве практически невозможно. А потому в тундре практикуют надземные захоронения.
Согласно погребальным обычаям ненцев, усопших оставляли в скреплённых вертикальными и горизонтальными балками гробах на возвышенностях. Над головой умершего вешали ритуальный колокольчик, а рядом с гробом оставляли его перевёрнутые нарты.
Когда Лука сказала о захоронении, я полагал, что тело мамонтёнка случайно попало на место родового кладбища, и сумевшие уцелеть под осадками и на ветру останки людей ничего ценного для науки не представляли. Однако, судя по всему, речь шла о чём-то другом. И детёныш мамонта, и люди были именно закопаны в вечной мерзлоте. Но кем и с какой целью?
Лукерья извлекла из своего клатча пару фотографий и протянула мне одну за второй.
– Вот этот ломанный треугольниками орнамент вроде бы с мужской одежды, – вспоминал я из рассказов Ани о её исследованиях культуры народов Ямала – селькупов, хантов и ненцев.
На фото запечатлели последовательность из двух с половиной зубчатых завитков, отдалённо напоминающих оскал хищника.
Лука развернула листок с рукописными пояснениями.
– Верно, вот, папа написал, это «сармик' ня'» – волчья пасть, – подтвердила она и указала на второе фото с изображением разветвлённых сломанных линий. – А тут локоть лисицы – женский узор «тёня' салик»…
– Они точно были принесены в жертву? – всё ещё сомневался я.
– Тела располагаются вокруг мамонтёнка по кругу в неестественных позах, словно пытались покадрово изобразить походку.
Всё это звучало слишком неестественно для реальности. Подобных ритуалов ни мне, ни, я уверен, моим коллегам встречать не приходилось. Да что там говорить, даже коренные ненцы наверняка не сохранили знаний ни о чём похожем.
– И ещё, вот это было у одной из жертв, – она протянула мне кулон, сделанный из медвежьего когтя.
Время настолько хорошо отполировало украшение, будто его покрыли лаком. Не верилось, что коготь – ровесник мамонтов. Скорее походил на тот самый оберег, который носила Аня. С той лишь разницей, что цвет этого выглядел естественным, а у моей супруги кончик талисмана был покрыт красным лаком для ногтей.
– Прошу, поедемте! – взмолилась Лукерья. – Мы сможем описать новый ритуал, изучить взаимодействие людей и мамонтов.
Звучало очень заманчиво, особенно по той причине, что тема мамонтов в культуре народов севера всегда привлекала Аню. Она бы от такой возможности не отказалась.
– А иначе, если не мы, находку отдадут кому-нибудь другому, – давила Лука. – Все документы на вас я уже получила в университете.
– Каким образом? – удивился я. – А, папа… Почему же он сам не поехал?