Пчела-плотник
Шрифт:
Сейчас вспоминать о том в свете слишком поздно пришедшего понимания было донельзя больно.
Стоило лучше вернуться к мыслям о том самом списке, сорвать целую лавину женщин, прошедших через его жизнь.
Их было больше, чем достаточно, а выпитый коньяк развязал все узелки памяти.
Он уже не хотел сопротивляться хлынувшему потоку имен.
* * *
Систему стоило создать хотя бы для того, чтобы увековечить – пусть и неизвестно с какой целью – одну из них, 30-летнюю
Она была бледной, как спирохета, и такой же въедливой. Ходила обычно черт знает в чем, но когда однажды, уже трудно сказать по какой причине, Юрий Иванович пригласил ее к себе домой, и всего лишь увидел ее бедра, когда она снимала в передней сапоги, то понял, что умрет, если не будет ею обладать.
Желание обладать не угасло и после того, как остались где-то в стороне и старомодное бордовое платье и белая вискозная комбинация, каких никто не носил в последней четверти ХХ века. Не охладил его пыл упрямый бюстик 1-го номера с жесткими темно-красными глазкАми – который хотелось потрогать 1 раз и тут же о нем забыть.
Не остановила Андрианова даже внезапно, в самый последний момент, обнаружившаяся девственность обладательницы чудесных бедер – не остановила 2 раза подряд за полчаса.
Впрочем, девственницей Оксана так и осталась, несмотря на то, что их связь – то прерываемая самозарождающимися ссорами, то возобновляемая до уровня соитий у компьютерного стола на ее работе посреди бела дня – длилась почти 10 лет.
Это не было противоестественным, девственной осталась и та сама Ирина-зубатка, и Розалия, которую он пытался познать лет за 10 до Оксаны. Но сравниться с этой не могла ни одна другая.
И из-за своей нереализованности в качестве просто женщины Оксана поднялась на такие высоты разврата, что Юрия Ивановича до сих пор передергивало от воспоминаний о жидкости, которую добавляла эта старая дева в свой любимый сухой «мартини». Не в постели, где фиолетовый угар и ему гнал мысли, от которых потом становилось дурно – за столом с неизменным «Раффаэлло». Уже причесавшись, умывшись и даже полностью остыв. Слегка замерзнув, укутав белое тело в его красно-кремовый полосатый банный халат, но не собираясь идти в душ и одеваться, потому что после непотребного коктейля ее с удвоенной силой тянуло обратно в постель.
Оксану следовало описать со всеми деталями, вплоть до жестких черных волосков, которые росли у нее не там, где следовало.
Разумеется, задуманного Андрианов не реализовал; запущенная терраса за домом без слов говорила о том, что большинство своих затей он всю жизнь бросал недоделанными.
Дедовы гены гуляли в нем не только по части выпивки, но и в вопросах чисто хозяйственных.
Он лишь составил общий список имен и прикинул, что все нужно разбить ровно на 4 категории.
Достижения не нашли конечного обобщения.
Хотя место той сущности в иерархии ценностей Юрия Ивановича и само его отношение к противоположному полу можно было определить всего одним фактом.
В списке не нашлось ни одной женщины, ставшей женщиной его усилиями.
Ни Оксана, ни Ирина, ни Розалия, ни Аделя, ни башкирка Раушания, ни 1 другая из немалого числа не могла бы его упрекнуть.
Он не брезговал, не боялся ответственности, не предвидел психологических привязанностей к первому мужчине.
Просто был органически неспособен причинить женщине боль.
Даже кратковременную, даже необходимую перед входом в мир высшего блаженства и являющуюся благом.
И тем кардинально отличался от одного своего сокурсника – брутального бородача, свое отношение к женщинам выражавшего фразой о том, что «любит вскрывать новые тюбики зубной пасты». Впрочем, слова «брутальный» на рубеже 80-х годов прошлого века в русском обиходе не было; этого альфа-самца с по-бычьи выпуклыми глупыми глазами Андрианов аттестовал просто: «ходячий…», прибавляя к эпитету слово из трех букв.
А попытка Юрия Ивановича упорядочить память чувственных опытов была естественной для мужчины на закате жизни.
Не имелось ничего извращенного в его недоделанной таблице; не вспоминал своих женщин на своем закате лишь тот, кто их не имел.
Или воспринимал сосудами для спуска избыточного давления, не запоминая ни деталей, ни имен, ни количества.
Задумывая мемуар – своего рода итог личной жизни – он следовал давним привычкам к систематизации всего имеющегося.
«Список Андрианова» имел бы внешнее оформление биологической коллекции и подспудные корни его уходили в детство, в коробки с бабочками и жуками, аккуратно надписанные по крышкам.
Вот эти коробки в самом деле были наборами мертвых тел.
Каждый отряд насекомых имел научное название, переведенное на русский язык с латыни. Кроме, пожалуй, стрекоз – которые именовались просто «Стрекозами» и доставляли юному собирателю много хлопот. Ведь почти невидимые крылышки стрелок – миниатюрных созданий, в полете напоминающих зеленые и синие спички, неведомой силой перемещаемые по воздуху – отваливались после высыхания. И для полноты коллекции Юре приходилось постоянно добывать себе новых: подкарауливать среди высокой травы, ловить с осторожностью, травить эфиром, расправлять на пенопласте, сушить и накалывать на ту же булавку со старой этикеткой – чтобы через несколько дней выбросить пересохшее бескрылое тельце… и снова ловить, снова травить и накалывать.
Перепончатокрылые, к которым относился фиолетовый плотник, занимали небольшую коробочку из-под «Грильяжа в шоколаде» московского производства, поскольку их удалось собрать совсем мало.
Приколотыми на место грильяжа были пара разных ос, пара пчел – большая домашняя и крошечная дикая – 1 мохнатый черно-оранжевый шмель и 1 красно-зеленый наездник не определенного вида, пойманный в момент, когда он занимался благородным делом, готовя медленную смерть толстой гусенице.