Печальные тропики
Шрифт:
Наблюдателя, который впервые оказывается в бруссе с индейцами, охватывает тревога и жалость к этим представителям рода человеческого, лишенным всего и как будто раздавленным каким-то беспощадным стихийным бедствием, обнаженным, дрожащим от холода около мерцающих костров. Однако это печальное, убогое зрелище оживляют перешептывания и смешки. Супружеские пары сжимают друг друга в объятиях, как бы в ностальгии по потерянному единству. Ласки не прекращаются даже при приближении чужака. Всем намбиквара присуща огромная приветливость, беззаботность и самая трогательная, самая подлинная человеческая доброта».
Урок письма
Я хотел получить хотя бы приблизительное представление о численности намбиквара. В 1915 году Рондон оценивал ее в 20 тысяч человек, что, вероятно, было преувеличенной цифрой. В то время в каждой группе насчитывалось до нескольких сот членов, но собранные вдоль телеграфной линии сведения указывали на быстрое сокращение их численности. Около 30 лет назад известная группа сабане включала более 1000 человек; когда же группа наведалась на телеграфную станцию в Кампус-Новус в 1928 году, в ней насчитали всего 127 мужчин плюс женщины и дети. В ноябре 1929 года, когда группа разбила лагерь в Эспирру, там вспыхнула эпидемия гриппа, проявлявшегося в форме отека легких. За двое суток умерли 300 индейцев, а группа разбрелась, оставляя на своем пути больных и умирающих. От известных некогда 1000 сабане к 1938 году в живых остались всего 19 мужчин с женами и детьми. Чтобы объяснить такое резкое сокращение их численности, надо добавить, что несколько лет назад сабане начали воевать с некоторыми своими восточными соседями. Одна большая группа, обосновавшаяся в 1927 году неподалеку от Трес-Буритис, была уничтожена гриппом, за исключением шести или семи человек, из которых к 1938 году осталось в живых всего трое.
Группа индейцев тарунде, некогда самая значительная, в 1936 году насчитывала двенадцать мужчин плюс женщины и дети; из этих двенадцати мужчин к 1939 году остались четверо.
Как же дело обстояло теперь? Конечно, на всей этой территории насчитывается не более 2000 индейцев.
Я не мог и мечтать о систематической переписи из-за враждебности некоторых групп и их постоянного передвижения в сухой сезон. Но я попытался убедить своих друзей из Утиарити взять меня с собой в их деревню, организовав там предварительно нечто вроде встречи с другими группами, их родственниками или свойственниками. Тогда мне удалось бы оценить нынешнюю численность этого этноса и соотнести ее с той, что наблюдалась прежде. Я обещал захватить подарки, заняться обменом. Вождь намбиквара колебался: он не был уверен в приглашенных. Ведь если бы я со своими товарищами исчез в этом районе, над намбиквара надолго нависла бы угроза.
В конце концов он согласился при условии, что мы снарядим всего четырех быков, которые повезут подарки. Но даже и в этом случае нам придется отказаться от обычных троп в глубине заросших растительностью долин: животные не смогут там пройти. Поэтому мы отправимся через плато, двигаясь маршрутом, диктуемым обстоятельствами.
Это путешествие, которое было весьма рискованным, сегодня кажется мне комичным эпизодом. Едва мы покинули Журуэну, как мой бразильский товарищ обратил внимание на отсутствие женщин и детей среди сопровождавших нас индейцев. С нами шли только мужчины, вооруженные луками и стрелами. В рассказах о путешествиях подобные обстоятельства возвещают неминуемое нападение. Поэтому мы продвигались вперед со сложным чувством, проверяя время от времени, на месте ли наши револьверы и карабины. Но страхи наши были напрасными. К середине дня мы догнали остальную часть группы, которую предусмотрительный вождь отправил накануне, зная, что наши быки будут двигаться быстрее, нежели женщины, нагруженные корзинами и задерживаемые детворой.
Вскоре, однако, индейцы заблудились: новый маршрут оказался не столь простым, как представлялся. К вечеру пришлось остановиться в бруссе. Нам пообещали, что в пути будет достаточно дичи, но пасущееся на берегу источника стадо косуль при нашем приближении спаслось бегством. Индейцы рассчитывали на наши карабины и еды с собой не взяли, а у нас был лишь неприкосновенный запас, который было невозможно разделить на всех.
На следующее утро чувствовалось общее недовольство, явно направленное против вождя: его считали виновником дела, которое он затеял вместе со мной. Но вместо того чтобы отправиться на охоту или на поиски съедобных животных и растений, индейцы улеглись в тени укрытий, предоставив самому вождю искать решение проблемы пропитания. Вскоре он исчез в сопровождении одной из своих жен. Вечером оба вернулись с тяжелыми корзинами, доверху наполненными кузнечиками, за сбором которых они провели весь день. Хотя паштет из кузнечиков не слишком большое лакомство, все поели с аппетитом и вновь обрели хорошее настроение. На следующий день мы снова пустились в путь. Наконец мы добрались до места встречи. Это была песчаная терраса, нависающая над рекой, окаймленной деревьями, среди которых приютились огороды индейцев. Одна за другой прибывали семьи индейцев. К вечеру там собралось уже 75 человек, представлявших семнадцать семей. Они расположились под тринадцатью укрытиями. Мне объяснили, что к началу дождей все разместятся в пяти круглых хижинах, построенных с расчетом на несколько месяцев..
Создавалось впечатление, что многие индейцы никогда не видели белых. Их неприветливый прием и явная нервозность вождя говорили о том, что он их принудил к встрече. Мы не чувствовали себя спокойно, индейцы тоже.
Наступала холодная ночь; поскольку не было деревьев для гамаков, нам пришлось улечься на земле наподобие намбиквара. Никто не спал, ночь прошла в сдержанном наблюдении друг за другом. Было бы неразумно продолжать испытывать судьбу. Я убедил вождя без промедления приступить к обмену. И тогда произошло нечто, что вынуждает меня вернуться немного назад.
Намбиквара не умеют писать, да и рисовать тоже, разве что какие-то пунктиры и зигзаги на калебасах. Тем не менее, действуя, как у кадиувеу, я роздал им листы бумаги и карандаши. Сначала они не знали, что с ними делать. Но потом все занялись нанесением на бумагу волнистых или горизонтальных линий. Что же они хотели изобразить? Очевидно, они пытались писать, или, точнее, старались использовать карандаш так же, как я. Для большинства попытка на том и закончилась, однако вождь группы пошел дальше. Он, безусловно, понял назначение письма и потребовал у меня блокнот. Теперь он сообщает интересующие меня сведения не устно, а письменно — чертит у себя на бумаге извилистые линии и показывает их мне. Он даже сам себя вводит в некоторое заблуждение этой комедией: каждый раз, когда его рука заканчивает рисовать линию, он озабоченно изучает ее, будто надеясь понять ее значение. Затем на его лице выражается разочарование. Но он в этом не сознается, и между нами существует молчаливая договоренность: он делает вид, что его тарабарщина имеет смысл, а я — что разбираю ее. Устное объяснение следует почти сразу же, и это избавляет меня от необходимости задавать дополнительные вопросы.
Далее последовало вот что. Собрав всех своих людей, он вытащил из одной корзины покрытую извилистыми линиями бумагу и сделал вид, что читает. С нарочитым колебанием он искал в ней список предметов, которые я должен дать в обмен на предложенные подарки: такому-то за лук и стрелы — большой нож, другому — бисер для бус… Эта комедия продолжалась в течение двух часов. На что он надеялся? Может быть, обмануть самого себя? Нет, скорее изумить своих товарищей, убедить их в том, что товары отобраны при его посредстве, что он добился союза с белым и что ему открыты его тайны.
Я не стал вдаваться в происшедшее, мы хотели поскорее уехать, было очевидно, что самый опасный момент наступит тогда, когда все привезенные мной сокровища перейдут в другие руки. Мистификация, орудием которой я оказался помимо своей воли, создала нервозную обстановку. И мы поспешили в путь — как и прежде, с индейцами-проводниками во главе. Мой мул, страдавший от язвочки во рту, двигался медленно, а то и вовсе останавливался. На этой почве мы с ним все время ссорились. Я не заметил, как потерял направление и оказался один в бруссе. Что делать? В таких случаях, как рассказывается в книгах, дают о себе знать выстрелом из ружья. Я слезаю с мула и стреляю. При втором выстреле мне, кажется, отвечают, Я стреляю в третий раз. Это пугает мула, он пускается рысью и останавливается на некотором расстоянии.
Я освобождаюсь от своего оружия и фотоаппаратуры и складываю все это под деревом, заметив его местоположение. Затем бегу, чтобы схватить мула. Он подпускает меня совсем близко, но в тот момент, когда я хочу схватить его за поводья, снова пускается рысью. Этот маневр он повторяет несколько раз и увлекает меня все дальше. Придя в отчаяние, я делаю прыжок и хватаю его обеими руками за хвост. Удивленный происшедшим, он смиряется. Я снова сажусь в седло и отправляюсь за своим брошенным снаряжением. Но мы столько петляли, что я не могу его отыскать. Вконец расстроенный этой потерей, я решил тогда догнать остальных. Ни мул, ни я не знали, где они прошли. Я то выбирал какое-то направление, то отпускал уздечку, и тогда мул начинал кружить. Солнце садилось за горизонт, темнело, а у меня не было оружия, и я все время ожидал, что в меня выпустят залп стрел. Если не я, так мул уж наверняка представлял собой весьма желанную добычу для людей, которым приходится жить впроголодь. Погруженный в эти мрачные мысли, я ждал момента, когда сядет солнце, чтобы поджечь бруссу. Я почти решился на это, когда вдруг услышал голоса. Оказывается, как только было замечено мое отсутствие, двое намбиквара вернулись назад и шли по моим следам с середины дня, найти мое снаряжение было для них детской игрой. Ночью они привели меня в лагерь, где собралась вся община.