Печать фараона
Шрифт:
– Значит… о письме знал кто-то еще, кроме Хромовой? Вера Петровна! Вдруг она показывала содержание письма не только мне?
Смирнов хитро прищурился.
– К ней мог явиться монах, как к Валерию Хромову… против гипноза пышная дама не устояла бы.
– О-о, сколько сарказма!
– фыркнула Ева.
– Между прочим, зря! Монах не монах, а монахиня к Вере Петровне приходила и называла пароль.
– Прямо не книжный магазин, а явка подпольной организации «Молодая гвардия»… вернее, «Монастырская гвардия», - сыщик довольно захохотал.
– Здорово я придумал?
Ева надулась. Манера Смирнова смеяться над самыми
– Будет смешно, если твое «липовое» послание никто не получит!
– огрызнулась она.
– То-то я повеселюсь!
– Подумаешь! Ну, допустим, я ошибся, и письмо придет на бесхозный ящик, полежит там без толку, этим все закончится. Придется искать другой способ выманить убийцу из его норы. Хотя я почему-то уверен в успехе нашего плана.
– Твоего.
Сыщик кивнул.
– Ладно. Глупо отказываться от авторства такой гениальной идеи! Вот увидишь, как только мы отправим письмо… Стасу останется жить считаные часы. Нужно принять меры безопасности. А для подстраховки… давай напишем господину Войтовскому.
– Диктуй, - сдалась Ева.
В конце концов, у нее нет собственных предложений, так пусть хоть Славка проверит свои догадки. Она уже не раз убеждалась, что его головокружительные и порой нелепые планы отлично срабатывают.
– Господин Войтовский!
– со значением произнес Всеслав.
– Если вы до восьми вечера позвоните по этому телефону, - он продиктовал номер своего мобильника, - то я расскажу вам, где находится печать, которую вы ищете. Надеюсь, предупреждать вас о строгой конфиденциальности не стоит. Я профессионал, и перехитрить меня вам вряд ли удастся.
Ева подняла на него горящие азартом глаза.
– Отсылать оба письма? Прямо сейчас?
– А зачем тянуть? Конечно. И тогда нам останется… ждать.
– Но как же Стас?
– заволновалась она.
– Его надо предупредить.
– Это моя забота.
Глава 31
Леонард Казимирович не поверил своим глазам, когда случайно, просто для порядка решил проверить электронную почту. Впрочем, ни к чему обманывать самого себя: не просто так он включил компьютер и поинтересовался, нет ли для него сообщения, - ведь уже несколько дней он не делал этого, занятый другими проблемами. Вдруг появилось нестерпимое беспокойство, какой-то даже душевный «зуд», который предвещал жизненные перемены. Такое состояние господин Войтовский переживал дважды - перед тем, как получить известие о смерти дяди и получении наследства, и перед встречей с Герцогиней.
– Что это?
– прошептал он, перечитывая послание от неизвестного.
– «Если вы до восьми вечера не позвоните… печать… перехитрить меня вам вряд ли удастся». Кто мог узнать? Каким образом? Дневники дяди не могли попасть в чужие руки! Это исключено. Или… существовали еще записки? Нет! Значит, это она… Но письмо написано от лица мужчины: «Я профессионал…» Чушь! Полнейшая ерунда.
Войтовский посмотрел, когда отправлено послание, - всего час назад!
– и подивился своей интуиции. Он сидел, окаменевший от изумления, смешанного с суеверным ужасом. Прошло минут десять, пока он чуть успокоился и смог мыслить здраво. Ей не свойственны такие фокусы, выходит, письмо написал какой-то мужчина. Откуда ему стало известно про печать? Машинально
«Если мне выпал козырный туз, а я не сумею выиграть эту партию, то никогда не прощу себе, - думал Войтовский.
– Невероятно, но факт: кто-то имеет сведения о печати и о том, что я ищу ее. Кто бы это ни был, я должен позвонить. Денег у меня не требуют, никаких условий не ставят… просто предлагают поговорить по телефону. Это мне совершенно ничем не грозит!»
Так он уговаривал себя, колебался, дрожал от возбуждения, разрываясь между желанием немедленно схватить трубку и набрать номер и страхом навредить себе, разрушить каким-то образом соглашение, заключенное с Герцогиней. Впрочем, а было ли это соглашение на самом деле? Скорее он придумал его, а она не отрицала. Где она, кстати? Не мешало бы с ней посоветоваться.
Леонард Казимирович много раз пытался связаться с ней, не получалось. Герцогиня, как назло, отключила телефон! Чем это она занята, интересно? Где пропадает? Ни вчера, ни сегодня он ее еще не видел.
По истечении тридцати минут он не выдержал и набрал указанный в письме номер.
– Послушаю, что мне скажут, - беззвучно произнес он, приникая к трубке.
– Игра стоит свеч! Она стоит неизмеримо больше!
– Это я вам писал, - без обиняков признался приятный мужской голос.
– Нам необходимо встретиться.
У Войтовского вспотели руки, сердце пустилось в галоп.
– Разве мы не можем поговорить по телефону?
– он кашлянул, прочищая пересохшее горло.
– Вы же…
– Простите, но о таких вещах следует говорить только с глазу на глаз. Ваш дальний предок… тоже Войтовский, кажется, не успел выполнить важное поручение? Он погиб неподалеку от Старицы, умер от ран… но не сразу. Перед смертью он успел… впрочем, раз вы перестали этим интересоваться…
– Нет! Подождите!
– вырвалось у Леонарда.
– Вы меня неправильно поняли. Я… очень заинтересован в судьбе моего родственника. Собственно, я только из-за этого и торчу здесь! Я… не кладите трубку! Я растерян… ваше письмо пришло так неожиданно…
– Мы теряем время, - перебил его автор послания.
– Это не входит в мои планы. Есть и другие желающие…
– Ради бога! Не торопитесь. Я… сейчас все обдумаю и…
– О чем тут думать? Или вы через сорок минут приходите к метро «Арбатская», или…
– Я согласен!
– торопливо воскликнул Войтовский.
– Ждите. Я буду… в длинном черном пальто. Вы узнаете!
«Не тот ли он человек, который приходил к Вере Петровне за письмом?» - подумал на другом конце связи сыщик. И сказал:
– Он открылся!
– Кто? Что вы имеете в виду? Открылся? Вы о чем?
«Отлично притворяется, - снова подумал сыщик.
– Или действительно не понял?»
Странный у них получился разговор - отрывистый, нервный, состоящий из полунамеков и обрывков фраз.
Ровно через тридцать восемь минут Смирнов был у места встречи, он сразу узнал господина Войтовского: крепкого, ладно сложенного, без головного убора, одетого в стильное черное пальто нараспашку и шарф горчичного цвета. Тот стоял у входа в метро, на свету, напряженный, как струна, но, несмотря на серьезность момента, осанистый, исполненный того неистребимого достоинства, которое дается только породой.