Педагогика на кончиках пальцев. Введение в специальность
Шрифт:
«Как аукнется – так и откликнется» – каждый ребёнок развернётся к тебе той стороной, которой ты его к себе развернёшь. Одни говорят об ученике: пижон, трепло, пустышка; другие о нём же – живая душа, автор неплохих стихов.
Один из них говорил мне, что я всегда думал о нём настолько лучше, чем он есть, что было неудобно меня разочаровывать – приходилось быть лучше.
Удивительно сладострастны бывают учителя, выискивающие отрицательные стороны у своих учеников. Педагогическую аксиому – в детях надо видеть лучшее – до сих пор приходится доказывать.
Хотим
Их «двуличие» – мой успех. Их «двуличие» означает только лишь, что у них появилось ещё одно лицо. И я рад, что оно лучше.
Низенько-низенько
Помните армейский анекдот: солдат спрашивает у старшины: «Крокодилы умеют летать?» «Ты чё? Сдурел, что ли? – отвечает тот. – Крокодилы не летают». «А вот товарищ полковник говорит – летают», – не унимался солдат. «А-а, – протянул старшина, – ну может быть, может быть… Только низенько-низенько».
…1982 год. После литературы 10 «б» ввалился ко мне на историю. Обычная толчея около учительского стола. Один из ребят спрашивает: «Правда, что у солженицыновского Ивана Денисовича мещанская философия: то пайку зажмёт, то закосит?..» «Да вы что? Кто вам такую ерунду сказал?» «Ольга Николаевна, только что, на уроке». «А-а… («низенько-низенько…»). Знаете, я думаю, что лучше один раз самим прочитать и иметь собственное мнение».
Спустя несколько месяцев в одном из анонимных писем сообщалось, что учитель истории настоятельно рекомендует читать романы Солженицына. Поистине, дыма без огня не бывает.
Мечта
Наверное, только учительская профессия позволяет почувствовать себя настоящим добрым волшебником. Как-то один десятиклассник эпохи перестройки признался, что мечтает о «драймартини». Для него этот загадочный, таинственный «драймартини» был настоящей мечтой его жизни. Я купил бутылку сухого мартини и угостил его. Так была осуществлена заветная мечта.
«Ну, а какая будет следующая?» – спросил я. Он помолчал и после небольшой паузы ответил: «Надо подумать…»
Собака Робеспьера
Я никогда не был доволен результатами выпускных экзаменов своих учеников. И поначалу даже не понимал, почему они так плохо отвечают. Ведь объясняю хорошо, дисциплина на уроках отличная, в глазах учеников неподдельный интерес, во всех рейтингах как учитель занимаю ведущие места. В чём же дело? Вскоре стало понятно: не хватает системной методики, чёткой программы. Но до них я так и не дорос: не успел.
Вообще-то до 91-го года преподавать историю было объективно трудновато. Про себя я называл свои уроки – историей с интонацией. Там намекнёшь, тут подмигнёшь, многозначительно промолчишь или проговоришь соответствующий текст с такой иронической интонацией, что пара-тройка глаз от писанины конспектов оторвётся и весело, понимающе на тебя взглянет. Что ж, как говаривал взводный, цель поражена.
Один умный, но несдержанный на язык (как и его учитель) старшеклассник как-то даже пошутил насчёт магнитофона, на который можно записать уроки и отослать куда следует… Эта шутка стоила нам дружеских отношений. Я не пускал его на факультатив, говоря, что не хочу собственными руками выращивать ещё одного штатного пропагандиста.
Тогда важно было не новую методику придумать, а побольше успеть сказать, заставить задуматься о чём-то важном, но недосказанном, услышать между фразами. И, естественно, заинтересовать историей (хотя чаще всего собственной персоной!).
Уроки приобретали характер театральной постановки. Ликвидировалась традиционная классная «рядность» и выстраивались новые мизансцены. Вместо наглядности появлялись декорации. Использовались музыка и костюмы.
Я позволял себе сопровождать рассказ о путешествии Колумба испанским аккомпанементом своей гитары, рассказывать о Пастернаке при свечах, включать фонограмму «Пугачёва» в исполнении Высоцкого и Есенина. Устраивать заседание дореволюционной Государственной Думы, которое больше походило на шумный израильский кнессет.
Но особенно ценным было проявление, иногда неожиданное, детского творчества. Так, в седьмом классе для тренировки устной речи я предложил записывать ответы на заданные вопросы дома на магнитофонную плёнку, а в школу приносить мне для прослушивания кассеты. Каково было моё удивление, когда почти каждая запись была снабжена весёлым комментарием, больше похожим на конферанс, или фонограммой. То под «тяжёлую музыку» шли в бой немецкие псы-рыцари, то рассказ о Куликовской битве прерывался «конским топотом», то вдруг в конце ответа вместо финальной точки слышался сатанинский смех Майкла Джексона из популярного видеоклипа.
Особенную радость доставил урок по Великой Французской революции (к слову сказать, программа восьмого класса всегда удручала: как можно было всерьёз с четырнадцатилетними советскими школьниками говорить о декабристах, Герцене, славянофилах, народовольцах, Французской революции, Пушкине и Гоголе?!). Итак, я попросил для итогового урока выбрать роли: Людовик XVI, Мария-Антуанетта, Лафайет, Мирабо, Бриссо, Робеспьер, Дантон, Сен-Жюст… И, по возможности, сделать для персонажа свой костюм. Или иметь при себе какую-нибудь отличительную деталь.
«Гроссмейстеры не баловали обилием дебютов»: у Людовика на голове была бумажная корона, Шарлотта Корде держала в руке перочинный ножик, а Марат натянул на голову теннисную повязку.
Поразил Робеспьер. Он поставил на стол перед собой маленькую фарфоровую фигурку какой-то собачонки забавной породы. И пояснил свой символ. Оказалось, собака – единственный друг Робеспьера, символ одиночества французского революционного диктатора.
В тот день, на том уроке, мне показалось, что я наконец-то чего-то добился. «Лёд тронулся»… Но оказалось, это – всего лишь одна из наших совместных театральных постановок. Актёры плохо знали свои роли и очень скоро после спектакля забыли их совсем.
Конец ознакомительного фрагмента.