Педагогика на кончиках пальцев. Введение в специальность
Шрифт:
Поговорили о человеческом достоинстве (вернее, это я мораль читал), потом о футболе (в поисках контакта), об их родном городе (в виде мелкого подхалимажа с моей стороны). Ребята снова наглели… Расстались мы немиролюбиво.
Всю ночь я не спал. Думал. Правильно ли, что ударил? Правильно ли, что не сразу? Нужно ли было потом разговаривать? Не лебезил ли я?
На следующий день шёл в школу к первому уроку во вторую смену. По дороге снова думал, что теперь будет: или из школы выгонят, или вечером увижу тех же ребят, но с подкреплением.
Но я увидел их раньше, днём, у дверей школы. Они стояли вместе с какими-то незнакомыми старшеклассниками.
Я почувствовал
Вдруг: «Здравствуйте, Анатолий Авраамович!» – с полуулыбкой и без агрессии произнёс вчерашний знакомый. «Здрасьте, здравствуйте», – уважительно донеслось от других. Я входил в школу, как триумфатор. Сразу успокоился, потом почувствовал прилив сил и на одном дыхании провёл все уроки.
Я понял, что завоевал у них авторитет. Я понял, что прошёл важное испытание.
…Вспомнилось, как в институте заставляли готовить план-конспект урока. Спрашиваем так, нам отвечают этак. Как-то от скуки спросил: «А если в ответ на ваше «так» вместо «этак» он просто пошлёт «на». Преподаватель сделал мне замечание и посчитал постановку вопроса некорректной. Думаю, он был неправ.
Судьба
В очередной раз меня, завуча школы, вызвали на урок литературы в 8«б». Там было «слишком шумно». Я зашёл в класс. Все встали. Сидел только один человек. Это был Гриша Степанюк. Он сидел за последним столом в центральном ряду. Одного стола ему было мало, он сдвинул два и, когда я вошёл в класс, с силой, стуча по их поверхности, отбивал какой-то ритм, и орал какую-то какофонию.
Когда класс встал, он перестал «играть», но продолжал полусидеть-полулежать на своём «музыкальном инструменте». По лицу блуждала сумасшедшая улыбка.
– Гриша, ты что? – спросил я.
– Симфонию исполняю, – пробурчал он, перебивая себя смехом.
– Ну, пойдём со мной. Надо ещё немного порепетировать. Я тебе помогу.
Класс засмеялся. Он тоже. Затем медленно выполз из-за стола и, похихикивая, шатаясь из стороны в сторону, задевая по дороге девчонок, пошёл за мной.
…Гриша Степанюк был на полтора года старше одноклассников. Ему было уже шестнадцать лет. Он был физически здоровый парень с крепкой репутацией хулигана. Учиться он не хотел и не мог. Это знали все учителя. Но должны были учить. И, на наше счастье (или несчастье), Гриша мало пропускал занятия. Точнее, он мало пропускал школу, ибо уже после третьего урока становился неуправляемым. Высидеть урок совершенно не мог.
Его особенная психика объяснялась несложно. Мама была лишена родительских прав, отец жил в другой семье. Гриша жил с прабабушкой, которая, естественно, с ним не справлялась.
Когда ему было лет десять, мать выкрала его из школы, и несколько месяцев они скитались по поездам и вокзалам. В конце концов, мать погибла, и Гришу снова доставили в школу.
Часто на уроках на него «находило». Тогда он мог вставать, ходить по классу, колоть соседей иголкой, ругаться матом, исполнять «симфонии», одну из которых я услышал на уроке литературы. Однажды мне пришлось выводить его с урока. Степанюк невзлюбил одного учителя, рисовал на него везде шаржи и всячески издевался.
В тот день на его уроке Гриша «разбушевался» вовсю. Он ходил по классу, стучал палкой по столам и безудержно кривлялся. На доске был нарисован шаржевый портрет учителя, который он не давал стирать.
Классный руководитель отказалась идти в класс. Вызвали меня.
Когда
Наконец, он подошёл к окну (оно было открыто) и ухватился руками за карниз. Сзади я стал тихонько «отдирать» его. Он упирался. В конце концов, мне удалось оттащить его от окна. Гриша пассивно сопротивлялся, и вот так, волоком, я вытащил его в коридор. По дороге он что-то кричал, выл, «играл»…
Когда мы оказались вдвоём в коридоре, я оттолкнул его к стене и выдохнул устало-раздражённо: «Ну ты, Гриня, сегодня того…»
Он как-то сразу обмяк, посмотрел на меня долгим взглядом неожиданно совершенно осмысленных и грустных глаз и тихонько протянул: «Ску-ч-но».
…По рассказам ребят, Гриша погиб, когда пытался бежать из колонии. Многие уверены, что это – самоубийство.
Москва – Баку
Поначалу он ничем не выделялся, разве что умом. И то не демонстративно. Я ушёл из его школы, когда он учился в 10-м классе. Шёл 1980 год. Неожиданно у меня поинтересовались: «Вы не знаете, где Володя Савельев? Не заходил, не советовался?..»
Оказалось: Володя со своим приятелем сбежал из дома, из школы и поехал… в Афганистан. Их поймали в Баку, посадили в детприёмник в ожидании родителей, которым и передали беглецов с рук на руки.
Через пару дней мы встретились. «А ты на чьей стороне собирался сражаться?» – спросил я. От неожиданности он растерялся и ничего не смог ответить.
…Мы дружим до сих пор.
Жиды
Она не любила меня, эта учительница. И всех не любила. Жена полковника, она от скуки подрабатывала в школе учительницей домоводства. Известный школьный хулиган Игорёк Сазонов, специально порвав куртку, ворвался к девочкам на урок труда, бросил её и попросил: «Девки, зашейте».
«Чего это ты здесь свою рвань раскидал?» – проговорила полковничья жена, брезгливо прикасаясь пальцами с ярко-красным маникюром к его одежде.
Не почувствовав взаимности, Игорёк вынужден был покинуть помещение, бросив на ходу, что «пожидились даже пиджак зашить».
На следующее утро, в учительской раздевалке мне с возмущением рассказали вчерашний эпизод, где «ваш любимый хулиган Сазонов бегал по школе и кричал: «Жиды вы здесь все!..»
Я, конечно, провёл с Игорьком профилактическую беседу. Объяснил ему значение вульгарного и оскорбительного слова «жид». Это значит еврей, которому приписывают все отрицательные черты: трусость, хитрость, жадность… «Я что ж, по-твоему, трусливый, хитрый и жадный?!» – игриво спросил я Сазонова, для убедительности положив руку на его плечо. «Нет, – протянул он, и глаза его блеснули лукавством. – Вы не жадный и не трусливый, но Вы… хи-итрый!»