Педагогика на кончиках пальцев. Введение в специальность
Шрифт:
Наступил декабрь, через неделю – суд. Я предложил директору, чтобы на суд от школы поехал или бывший классный руководитель Горшенина, или кто-то от администрации, но поручили это дело мне.
За два дня до суда я снова попытался поговорить с Виталиком, объяснил ему, что буду выступать в суде, что от моих слов многое будет зависеть, что у меня должна быть в чём-то уверенность, что нужно иметь какие-то гарантии… Он молчал и улыбался.
Через день мы отправились на суд в небольшой городок, где были совершены преступления. За лето группа подростков обворовала несколько магазинов.
За несколько часов до суда ко мне подошла незнакомая молодая женщина, представилась – адвокат. Попросила, чтобы школа обратилась с ходатайством взять Горшенина на поруки и дала ему по возможности нормальную характеристику. Я ответил, что, к сожалению, это невозможно, так как мне придётся выступать не от своего имени, а администрация школы и учителя категорически отказались брать его на поруки. «Единственное, что можно сделать, – сказал я, – так это немного сгладить углы и сказать, что лично я, если суд сочтёт возможным оставить его на свободе, не отказываюсь взять его в свой класс». Так и договорились.
Начался суд. Горшенин занял место на скамье подсудимых, рядом с другими. Выступали свидетели, точнее, потерпевшие. Это были в основном продавщицы магазинов, где были совершены кражи. Говорили они возмущённо, нелепо, грубо. Подсудимые вели себя нагло, прерывали выступавших, смеялись. Потом дали слово мне, и я сказал так, как договаривался с адвокатом.
Адвокат выступала после меня, и, признаться, её выступление оказалось для меня неожиданным. Она обвиняла меня в том, что я не знаю ребёнка, что ничего положительного о нём не сказал («а ведь Виталик любит животных, у него дома даже птичка в клетке»). Как это так – учитель – здоровый молодой человек – не мог справиться с мальчишкой и не заставил его вести себя хорошо хотя бы на собственных уроках. Я был действительно молодым человеком и разозлился.
Попросив ещё раз слово, я рассказал о поджаривании голубей «любителем животных», о моих сомнениях в возможности адвоката по-настоящему узнать своего подзащитного и о моих возможностях на уроках, из которых Горшенин не посетил ни одного. Говорил я громко, жёстко, с напором. На скамье подсудимых никто не смеялся.
Суд закончился. Приговор должны были объявить на следующий день, утром. Предстояла непредвиденная ночёвка.
Мы поселились в единственной гостинице города. В одной комнате: Виталий Горшенин, освобождённый до утра из-под стражи, его отец и я. Меня угостили взятой из дома едой. Вечером я пошёл немного погулять. Когда вернулся в гостиницу, все спали, кроме Виталия. И вот тут у нас получился разговор. Единственный, долгий, ОСОБЕННЫЙ разговор с Горшениным. Мы говорили о футболе, о «Спартаке», о его родном городе, о друзьях. Передо мной были усталое мальчишеское лицо, обыкновенная мальчишеская речь, неподдельный мальчишеский интерес.
Уснули мы под утро, а когда проснулись, чувствовалась какая-то неловкость: мы как будто стеснялись друг друга. При чтении приговора, наверное, не было человека в зале, который больше, чем я, хотел условного наказания для Виталия. Но он был осуждён на два года и взят под стражу в зале суда. Обратно я возвращался рейсовым автобусом с родителями осуждённых
Через год Виталий Горшенин умер в тюрьме.
Свидетель поневоле
Мама Алика Лужина позвонила в 12 часов ночи. По её словам, с сыном творилось что-то неладное. Он приехал откуда-то на мотоцикле в невменяемом состоянии. Сначала кричал, плакал, бил кулаками в стену. Затем утихомирился, но ни с кем не разговаривает. На всякий случай она вызвала «скорую».
Моему бывшему ученику Алику Лужину недавно исполнилось 17 лет. Он учился в техникуме. Парень был с характером. И жизнь складывалась трудно. Поэтому телефонный звонок не оказался для меня неожиданным.
Врач «скорой помощи» был уже на месте. Им оказался также мой бывший ученик, Лёня Магазанник. Можно было посмеяться такому совпадению. Но смеяться не хотелось.
Лужин сидел на кухне, сгорбившись, глубоко опустив голову и слегка поматывая ею из стороны в сторону. Казалось, он постанывал. Руки висели без движения. Они были в крови. Джинсы грязные. Похоже, он падал с мотоцикла.
Врачу Алик пробормотал, что выпил бутылку водки. Но Лёня сказал – врёт: ничего он не пил, ему надо сделать успокоительный укол. От укола Лужин наотрез отказался.
Ещё в коридоре мама Лужина предположила: случилось что-то с его девушкой.
Я зашёл на кухню, поздоровался. Алик никак не отреагировал. Тогда мы договорились с родителями, что я просто посижу с ним, пока не отойдёт.
Я снова зашёл на кухню. Извинился, что должен остаться и не могу дать ему побыть одному. Мы сидели молча. Он практически не менял позы. Иногда казалось, что он уснул. Раза два, наверное, я подходил к открытой форточке и курил.
Честно говоря, я ждал минуты, когда он не только успокоится, но и начнёт говорить. И в какой-то момент даже испугался, что вот он пойдёт спать и всё, а я ничего не узнаю. Вряд ли бы я обиделся, но, наверное, чувствовал бы досаду. О, какие мы любознательные…
Он встал, пошёл в ванную. Но ничего не говорил. Я ни о чём не спрашивал. Может, здесь и надо было поставить точку. Ему лечь спать, а мне идти домой. Но первым не выдержал я: «Ну, так что там случилось с Викой? Мне мама начала что-то рассказывать, но я ничего не понял».
Не знаю, может быть, ему было неудобно мне не отвечать или захотелось выговориться, но постепенно я узнал всё, что произошло.
Два дня родители Вики скрывали от Алика, что она беременна и находится в больнице, говорили, что уехала на дачу. Когда же Лужин собрался ехать на дачу сам, вынуждены были сказать правду.
Он поехал в больницу, ещё ясно не понимая, что произошло. Может быть, он и не знал толком, что означает слово «аборт». Но в больнице бесстыдные молодые женщины в весёлой, популярной форме объяснили, что к чему. К Вике его не пустили.
Для Лужина всё было шоком. Он, которого ещё в школе считали «психом», закатил яростную истерику, кричал, что все – убийцы. Потом сел на мотоцикл… В этот раз ему повезло.
…Под утро мы рассматривали семейные фотографии. Потом Алик проводил меня к первому уроку в школу.