Пекинский узел
Шрифт:
– Будем уезжать? – спросил Вульф, глядя на кордон «почётной жандармерии», и услышал от Игнатьева:
– Конечно. Пусть попробуют остановить.
Высоко в небе проплыл коршун, и его распластанная тень скользнула по земле. В мелкой, прогретой солнцем луже шныряли головастики и крохотные, презабавные лягушата.
Собираясь в дорогу и не сомневаясь больше в правоте того, что он намерен сделать, Николай вернулся в свою комнату, сел за письменный стол, придвинул к себе чистый лист бумаги и вывел на нем красной тушью иероглиф «взаимность». Вышло хорошо, и он залюбовался: какая притягательная сила в том, что может составлять загадку и в загадке этой содержать желаемый
Баллюзек нанял строителей, и камин в кабинете Игнатьева срочно заложили кирпичом, чтобы никто за время отъезда посольства не забрался в дом через трубу.
– По представлению китайцев, – сказал Попов, подавший мысль замуровать камин, – у печных труб и тех есть божество, и называется оно духом печных труб и дыма.
– А духа лошадиного навоза у них нет? – съязвил Вульф и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты, всем своим видом показывая, что он чертовски устал от многобожия и беспросветного язычества.
Попов усмехнулся и сообщил Игнатьеву, что завёл знакомство с мелким письмоводителем в городской управе и тот свёл его с купцом, имевшим конный завод.
– Купец запросил четыре тысячи рублей за пятнадцать лошадей, прошедших выбраковку, но я сбил цену до двух тысяч.
– Дорого, – вздохнул Николай и тут же сказал, что выбирать не приходится. – Езжайте с Баллюзеком и выкупайте коней.
Во дворе посольства вновь запахло дёгтем, конской упряжью и лошадиным потом.
– Где Шарпанов? – слышался вопрос хорунжего, и ему тут же отвечали:
– Купает коней.
– А Беззубец?
– Овёс припасает.
– Смотрите у меня, – кашлял в кулак Чурилин. – Отъезд на носу.
После полудня казаки забрались в седла, стали приноравливаться к лошадям.
– Во, грызь мозговая! – дёргал повод Курихин, укрощая вороного жеребца, сильного и своевольного. – Я те, хвороба проклятая! – Он умел объезжать лошадей.
– Гыть, прищепа! – отмахивался от своей рыжей кобылы Савельев, и его конопатое лицо светилось лаской. – Обсалишь слюнями.
Видя, что особой нужды в его присутствии нет, Николай поехал проститься с My Лань. Ему страшно было разлучаться с ней, но ещё страшнее было потерять себя. Какое это всё же испытание – любовь! И как она увязана с надеждою и верой.
Узнав о том, что Игнатьев не отказался от своего намерения выехать из Пекина: закупил лошадей и нанял повозки, показывая тем самым, что его отъезд в сторону моря предрешен, а запрет богдыхана для него не более чем шелест камыша в безветренную тишь, министр налогов всесильный господин Су Шунь, обладатель всех мыслимых и немыслимых чинов и привилегий, со свистом втянул в себя воздух и приказал уволить со службы «жалких недоумков», которые не смогли донести волю богдыхана до сознания «тупого русского», не постарались воздействовать на него должным образом и не заставили трепетать перед маньчжурским правительством. Несмотря на то что одуревших от страха чиновников тотчас вытолкали из присутствия, где они протирали штаны, разгневанный Су Шунь долго ещё не мог успокоиться и вслух сожалел о добром старом времени, когда нерадивого или строптивого чиновника можно было публично избить палками и заключить в специальную тюрьму для провинившихся. В конце концов, порядок есть порядок, как бы вы к нему ни относились. У каждой вещи свое имя: назови свирель стрелою, и она захочет убивать. «Захочет убивать», – мысленно повторил Су Шунь и надолго задумался: как сохранить спокойствие в порыве гнева? как усмирить бесноватого русского? как сделать так, чтобы тот пострадал
Людей, готовых услужить Су Шуню, было много, больше, чем нужно, но ни к кому из них он не испытывал, да и не мог испытывать доверия. Прежде чем доверять человеку, надо его испытать. Испытанных людей тоже хватало, но и они могли предать в любой момент. Там, где все построено на выгоде, на крайнем себялюбии и алчности, предательство считается делом чести. Верно сказано: кто стремится к власти, знает, что такое одиночество. Терзаемый маниакальной подозрительностью, доводившей его до бешенства и понуждавшей совершать жестокие поступки, Су Шунь встал из-за стола и сказал секретарю, чтобы тот вызвал к нему родственника тяньцзиньского купца Хай Чжан By, тридцатилетнего оболтуса, служившего в палате уголовных наказаний начальником девятой канцелярии.
– Мое великодушие скоро станет объектом насмешек, – добавил он со вздохом и предупредил, что прогуляется во внутреннем дворике министерства – Надо кое-что обдумать.
Секретарь тотчас протянул ему баночку с кормом для рыбок. Господин Су Шунь любил речную живность.
В министерском пруду с перекинутым через него мраморным мостиком плавали черепахи и пышнохвостые оранжевые рыбки. В зеленоватой воде отражались плакучие ивы.
Ярко светило солнце, приятно жгло плечи.
Сизым золотом сверкнул в воде сазан, пугливой стайкой метнулись пескари, над желтым ирисом зависла стрекоза.
Су Шунь захватил щепоть подсолнечного жмыха, смешанного с кукурузною мукой и яйцами лесных муравьев, и принялся кормить рыб. Через какое-то мгновение он заметил, что облака перевернулись и тонут в воде. Значит, все, что он задумал, исполнится. Примета была давняя и верная. «Китай кишит разбойниками, – думал Су Шунь, – но всё надо устроить так, чтобы никто не заподозрил официальные власти в гибели русского строптивца». Он намеренно не называл его посланником, будучи уверенным, что Игнатьев присвоил себе это звание обманным путем, незаконно и за это он, конечно же, поплатится. Су Шунь запрокинул голову, зажмурил глаза; сквозь плотно сжатые веки солнце казалось алым, цвета крови. Он любил этот цвет и плотоядно облизнул губы. У каждого игрока в карты припрятан свой «туз в рукаве».
Мордастый, сытый, налитой жизненной силой родственник тяньцзиньского купца не раз выполнял особые поручения дашэня и, уяснив, что от него требуется, почтительно согнулся в поклоне: «Да воссияет над бессмертным Сыном Неба венец величия и славы». Как и большинство ему подобных, он искренно считал, что все действия господина Су Шуня направлены на процветание Китая и согласованы с любимым богдыханом. Кто одинаково одет, тот одинаково мыслит. У Су Шуня и Сянь Фэна были желтые одежды, а люди в желтом – люди власти, люди Неба. Люди цвета Ян.
– Этот русский не посланник, проходимец, – презрительно скривил губы Су Шунь, характеризуя Игнатьева, и закрыл крышку банки с кормом. – Будет лучше, если он сгорит или утонет.
– Или поест плохой пищи, – ухмыльнулся порученец. Его удлиненный грубой лепки череп, большие надбровные дуги и широкий нос с мясистыми крыльями, в сочетании с выпирающей вперед нижней губой придавали ему вид человека с довольно мрачной биографией.
– Или поест плохой пищи, – согласился Су Шунь и наступил на свою тень. – Хороший яд уже хороший лекарь. – Он хотел добавить, что «жить – значит хоронить», но потом решил, что порученец и так прекрасно его понял. Приятна молчаливая беседа.