Пекинский узел
Шрифт:
Игнатьев поблагодарил своего нового знакомца за гостеприимство и просил бывать у него запросто.
– Буду рад видеть вас у себя в любое время дня. Я остановился у американцев, в доме консула Гарда.
– О! – обрадовался барон Гро. – Я там уже бывал.
Вскоре он сделал обратный визит и сообщил, что его коллега, английский посланник, собирается дать бал в честь своего прибытия в Шанхай.
– Я думаю, вас тоже пригласят, – сказал он в дружеской беседе и тут же предупредил, что лорд Эльджин человек заносчивый, высокомерный. – Вы для него третий лишний.
– Посмотрим, – сдержанно ответил Николай и, высказав удовлетворение по поводу только что полученных известий из Петербурга об улучшении отношений между правительствами России и Франции, выразил надежду, что они с бароном, как представители своих стран на Востоке,
– Вам не удалось заключить договор? – вскользь спросил барон Гро, хотя они коснулись этого вопроса в первую же встречу.
– Право слово, нет! Маньчжуры неприступны.
– Когда мне доложили, что в Шанхае кипит жизнь, что здесь живут послы великих государств, цвет европейской знати, ух как я позавидовал всем вам, любимчикам судьбы, всем тем, кто понимает цену жизни, её смысл, её волшебный аромат. – Игнатьев заметил, что чем напыщеннее и бестолковее, бессвязнее и запальчивее он в своих речах, тем дружественнее атмосфера совместных застолий, откровеннее и проще. Дружелюбнее. – За вас, барон, за ваш успех, в который верю! – Он залпом выпил шампанское и молодецки хряснул бокал об пол.
Барон Гро был вне себя от счастья.
– Покажите, покажите ещё раз! Я восхищён.
Николай развернул плечи, приосанился, поставил наполненный вином фужер на локоть правой руки, поднес его к губам, выпил – непременно с локтя! – до дна и швырнул хрустальную посудину за спину: через левый эполет.
– Так пьют гусары!
– Ах! – воскликнул барон Гро. – Как хорошо, что в Шанхае нет театра или оперы. Иначе мы встречались бы лишь у актёрок.
Распрощались они по-приятельски.
– Кто бы и чем бы ни торговал, – говорил барон хмельным голосом, выходя на улицу, – государство от этого только выигрывает. Оно проигрывает, лишь воюя. Спекулянт – герой нашего времени. По крайней мере, в Европе. А в дипломатии, – наставлял он Игнатьева, слегка пошатываясь и вцепившись в его руку, – главное что? Угадать время переговоров. А затем в нужный момент задать решающий вопрос. Кто прав, кто виноват, рассудит время. Или не станет рассуждать, – тряхнул он головой, как бы соглашаясь с произволом времени, – возьмёт и сбросит в бездну лет, как сбрасывают в пропасть камень.
За то время, пока они прощались, Николай постарался внушить ему мысль, что для желанного успеха в Пекине при переговорах следует добиться встречи с богдыханом.
Глава XVIII
С утра Шанхай был охвачен известием: посланник её величества королевы Англии даёт бал в честь своего прибытия в Китай!
Игнатьев узнал об этом от посыльного английской миссии, который в десятом часу принёс визитную карточку лорда.
Понимая, что ему во что бы то ни стало надо смягчить враждебное отношение к себе заносчивого англичанина, Николай принял приглашение. Не ответив на циркулярное письмо, как это сделал барон Гро и как требует того долг вежливости, лорд Эльджин тем самым показал, что он ни во что не ставит русского посланника. Ему, видимо, хотелось, чтобы за иллюзию возможного сближения с ним Игнатьев начал откровенно пресмыкаться, приносить «в клюве» информацию о дипломатических планах России в отношении Китая, да и всей Восточной Азии. Как говорит барон Гро, легче плюнуть себе в душу, вывернуться наизнанку и показывать себя бесплатно в цирке, нежели сохранить искренность в дипломатии, чистоту сердца и непредвзятость. «Это так же верно, – сказал он, – как и то, что жена, рожающая сыновей, всегда моложе выглядит: дочери её не затмевают». Не далее как вчера француз поведал, что лорд Эльджин непростительно богат, что ни один из европейских дипломатов, не говоря уже о местных мандаринах, не может соперничать с ним в роскоши и блеске. «Такого количества слуг, – вертел он на своем пальце перстень, – я не видел ни в одном французском замке. Одних поваров у него три суточных бригады по двенадцать человек в каждой, и все как один превосходны! У него есть даже камерный оркестр для услаждения слуха. Примите это к сведению. Насколько я его знаю, он вряд ли приблизит вас к себе. Чтобы роман был пылким, любовь должна быть лёгкой».
Игнатьев, помнится, ответил тогда так: «Не приблизит и не надо. Когда учитель фехтования повышает плату за уроки вдвое, я это понимаю: жизнь есть жизнь и её надо защищать, но вот когда учитель пения желает драть с меня три шкуры, простите, мне и петь уже невмочь! Сухота, знаете ли, дерёт горло». Сказал, а сам расстроился. Видно, он и вправду обречён ждать и надеяться. Ждать обещанного и надеяться на лучшее. Испытывать томительную неизвестность. Неопределенность.
Сегодня утром он с трудом нашёл в себе силы подняться, одеться, выйти на улицу. Проснулся он с тяжелой головой и долго не открывал глаз. Снова снился тигр. Затем приснилось, будто он стал тигром и чувствует себя в его зверином облике свободно и легко, как будто тигром был с рождения и никем не хотел быть, как только им. Когда осознал эту мысль, испугался: не сходит ли с ума? Слишком большая нагрузка выпала на его психику за последние два года. Сперва поход в Хиву и Бухару, где он чудом ушёл от грозившей ему гибели, затем китайские мытарства, влюблённость в My Лань, невыносимая разлука с ней, отъезд из Пекина и прибытие в Шанхай, отягчённые внезапным покушением на его жизнь и сопряжённые с постоянным ощущением меча, нависшего над головой.
Разлука с любимой лишала его чувства жизни.
«Разве я думал, что влюблюсь, что полюблю? А вот случилось…»
Хандра лишала его сил, не оставляла никаких желаний. Мучила его и укоряла; зачем, зачем он покинул Пекин? В Шанхае он никто. Пустое место. А он по своей сути, при его пылкой натуре, не терпел бездействия. Покой и тишина нагоняли на него смертную тоску, но, с другой стороны, он понимал, что надо иметь смелость оставаться в тени в то время, когда все толпятся на припёке, оттирают для себя место под солнцем. И ему в Шанхае нужно быть терпимым и сговорчивым. Не спорить, не критиковать. Нужно помнить: у тебя всё хорошо. Не ждать помощи ни от кого, но самому помогать. И улыбаться. Кто улыбается, вне подозрений. Этому учат китайцы: «Безмолствуй, но помни». Молчи, но делай всё, чтоб о тебе заговорили, и заговорили после того, как ты добился своей цели. В Пажеском корпусе он научился ценить дружбу, понимать стихи, но главное – он научился владеть шпагой. Почувствовал себя бойцом. Выбить из его руки клинок не удавалось никому. «И не удастся», – подвыдернул саблю Николай и с силой вогнал её в ножны. И как только рука его легла на эфес, ему показалось, что он как бы взмывает, летит и поднимается незримо высоко на ярком воздушном драконе с разноцветным ленточным хвостом – парит и ничего ему не страшно. Вот такой могучий китайский дракон из рисовой бумаги на бесконечно длинной бечеве.
Взяв с собой охрану, Вульфа и Татаринова, Игнатьев отправился в английское посольство, располагавшееся по соседству с французским. В посольстве ему сказали, что званый ужин и праздничный бал состоятся в английском клубе, где имеется просторный светлый зал. Клуб располагался за углом американского консульства в величественном здании с арочными окнами и полукруглым фонтаном в огромном вестибюле, неподалеку от универсального магазина со сплошными стёклами витрин, опоясавших первый этаж.
И в английском посольстве, и в близлежащих кварталах, да, наверное, во всём Шанхае, все будто с ума посходили: посланник её величества королевы Англии устраивает бал! Все непонятно чему радовались и если чего не делали, так это не вертелись, как белки в колесе, и не скакали на одной ножке. Разве что мальчишки бегали по улицам и запускали змеев. И всё оттого, что из Англии прибыла военная эскадра и транспортные суда, битком набитые пехотой, конницей и артиллерией. Мятежники разбиты, отряды их разрознены, в Шанхае – бал!
Толпа гудела. Восточный народ любопытен. Зеваки приподнимались на носки, тянули шеи, напирали на передних. Передние теснились, упирались в кордон англичан – в бараньи шапки и красные мундиры.
День выдался жаркий, и пока добрались до клуба, Игнатьев взмок и проклинал себя за верность этикету. Рубаха прилипла, между лопаток текло, до рукояти сабли было не дотронуться – нагрелась.
– Народищу-то… жуть, – подивился хорунжий Чурилин.
– Што вшей у цыган, – уточнил Шарпанов.