Пекинский узел
Шрифт:
Один за другим прибывали экипажи гостей, но вот, наконец, подъехала та карета, которую все ждали, – с геральдическими львами и короной на дверцах. Она играла солнечными бликами роскошной позолоты, зеркальными стёклами, отражающими разнаряженную толпу местной знати, праздную публику и сопровождавших карету лакеев в парадных фраках из тёмного сукна с широкими галунами. Форейтор возвышался на козлах, обтянутых красным сукном с кистями, и, натягивая длинные красные вожжи, удерживал четверку лошадей, запряжённых попарно. В правой руке он сжимал длинный пурпурный хлыст с витой золотящейся плетью. За его спиной, на крыше кареты четыре позолоченных женских фигурки поддерживали корону Британской империи.
По толпе пронёсся ропот восхищения.
– Виват королева! – закричали англичане, хотя из кареты
«Постаревший Байрон, – тотчас подумал Игнатьев. – Денди, искалеченный гордыней. А точнее, – сказал он сам себе, – накрахмаленный волк».
Его отношение к лорду определилось сразу.
Вслед за англичанином подъехал барон Гро.
Уже по одному тому, как он щёгольски вынес себя из кареты, дав возможность лакеям помочь ему ступить на землю, было видно, что он любит мишуру высшего света, шумные балы и праздную толпу. Сам Игнатьев этого терпеть не мог, смеялся в лейб-гусарах над зазнайством и напыщенностью петербургских богачей, но – воистину! – над чем посмеешься, тому и послужишь: теперь он вынужден был проводить почти всё свое время в кичливом обществе аристократов.
Произошло то, о чём он раньше не мог и подумать: он стал дипломатом. Его сосредоточенная энергия искала выход в действии, а он обязан был плести слова.
Величественные манеры лорда Эльджина и аристократически-небрежная вальяжность барона Гро подсказали ему, как вести себя на званом ужине, как держаться перед европейской знатью и местными аристократами.
Распрямив плечи, он гордо ступил на красную ковровую дорожку, по которой только что прошли две дамы, одна из которых двумя пальцами придерживала отлетающий край платья.
Среди гостей лорда Эльджина – почти все именитые жители Шанхая, друзья его брата Фредерика Брюса, друзья барона Гро, американца Уарда, приветственно пожавшего руку Игнатьеву, и родственники приглашенных. Лорд Эльджин издали обводил глазами собравшихся и, наткнувшись взглядом на Игнатьева со свитой, почувствовал, что ему душно: напомнил о себе тугой узел галстука. Вот уж кого он не хотел видеть, так это настырного русского, успевшего сойтись с бароном Гро и приблизиться к американцу. Если бы не дипломатическая корректность и давняя привычка использовать людей в своих целях, он бы его не пригласил ни за какие коврижки. Но так как он считал себя жестким прагматиком, то велел своему секретарю Олифанту отправить «этому русскому» приглашение, и сейчас Игнатьев должен был почувствовать всю значимость того, кто представляет могущество и величие Соединенного Королевства в Китае.
Николай встретился с ним взглядом, отвесил вежливый поклон, но тот остался неподвижным. «Ладно, – подумал Игнатьев, хотя краска бросилась ему в лицо, – стерплю и это». Придя на торжество, он хотел лично убедиться в том, о чём его предупреждал князь Горчаков: Англия использует любую возможность, чтобы настроить китайцев против русских.
Убедиться и сделать всё прямо противоположное закулисным инициативам англичан, внушить китайцам искреннее уважение к их северному соседу, раскрыть им глаза на респектабельную и чудовищно корыстную политику британцев. Естественно, об этих его мыслях, если кто и знал, так это секретарь посольства Вульф, драгоман Татаринов и отец Гурий. Все остальные могли лишь догадываться относительно его истинных намерений. Глядя на высокомерного лорда Эльджина и блистательно-галантного барона Гро, обменивающихся между собой оживленными фразами и рассыпающимися в любезностях перед сонмом элегантных дам, Игнатьеву вдруг показалось, что политический, да и чисто человеческий альянс этих двух дипломатов непрочен. Слишком уж себялюбивым и вместе с тем довольно благодушным виделся ему француз Жан-Баптист Луи, барон Гро, и непростительно высокомерным представлялся англичанин. Но и слишком многое в их глазах было против него – молодого, неопытного, никому не известного и, вследствие этого, никому не нужного представителя России, прибывшего в Шанхай с непонятными целями. Они, видимо, полагали, что, побывав на приеме столь высокого уровня, он сам поймёт всю нелепость своего положения и добровольно откажется от своих необоснованных притязаний на пусть не радушное, но в общем-то терпимое отношение к своей особе. Отказать человеку в общении – это невежливо, а дать понять, где находится выход, вполне пристойно. В какой-то степени даже гуманно. Не выталкивать же человека взашей. С порога.
Представляя свои будущие отношения с русским «наблюдателем», как барон Гро и лорд Эльджин окрестили его про себя, они видели в нём провинциального зрителя, впервые попавшего в оперу или в театр. Они не переставали играть роль могущественных политиков, прекрасно образованных и поднаторевших в плетении словесных кружев, с помощью которых уже не раз достигали поставленных перед собой целей. Их успешное подыгрывание друг другу повышало не только дипломатический статус их государств, но и собственное материальное благосостояние, что отнюдь не маловажно: большие деньги – это ещё и большое влияние при дворе. Одним словом, они те, кто снисходит до вежливых бесед с профанами. Если русский посланник об этом не догадывается, тем хуже для него – пусть тешит самолюбие возле чужих столов. Возможно, что его удастся приручить, сделать своим; угодливо-послушным. Если им правильно руководить, он сможет воспринять внушаемые ему взгляды на жизнь и – чем черт не шутит! – невольно втянет Россию в вооружённый конфликт с Поднебесной. А это, что ни говори, крайне уместно. Англия тогда погреет руки.
Лорд Эльджин посмотрел на оживлённо разговаривавшего с его секретарём Игнатьева и оценил безмятежность гостя, как свойство недалекого ума. Сказать по совести, ему бы хотелось видеть представителя России унылым и подавленным, осознавшим свою роль третьего лишнего, но… быть может, это и неплохо: жизнерадостный кретин всегда понятен. Управляем.
Вскоре к Игнатьеву подошёл посол Франции в Китае господин Бурбулон с женой – миловидной глазастой шатенкой, державшей свою голову так, что все невольно любовались её статью и причёской, украшенной чудесной диадемой – бриллиант на бриллианте. Игнатьев, со своей безукоризненной осанкой и богатырским разворотом плеч, в парадной генеральской форме с орденами, был почти на голову выше всех и выглядел от этого ещё моложе. Было видно, что госпоже Бурбулон льстит внимание молодого русского посланника. Молодость прекрасна сама по себе, а молодость дипломата всегда обворожительна. Жена французского посла протянула ему руку для поцелуя и смешливо заметила, что на фоне лорда Эльджина все дамы меркнут.
– Сколько я его знаю, – весело защебетала она, слегка жеманясь и отвечая на приветствия знакомых, – он всегда был поразительно умён, хорош собой и вёл себя, хотите этого иль нет, как откровенный баловень судьбы.
– Причём безнравственность его могла шокировать и даже восхищать натуры слабые или же явно склонные к пороку, – с ревнивой неприязнью в голосе заметил Бурбулон. – А коль уж так устроен мир, что худшее всегда скорее находит отклик в душах и сердцах, нежели чувство добродетельное, отбоя от поклонниц всех возрастов у него не было.
– Он пользовался этим беззастенчиво, – сочла нужным заметить жена Бурбулона и отчего-то погрозила пальцем мужу.
– Да и чего стыдиться, – мрачно оказал тот и недовольно покосился на супругу, явно заигрывавшую с молодым посланником России. – Лорд Эльджин всегда хорошо знал цену всем, с кем приходилось знаться, вольно или же цинично уступая обстоятельствам.
– Да, да! – поправила на своей открытой шее бриллиантовое ожерелье госпожа Бурбулон. – Лорду Эльджину приписывают слова, известные в дипломатических кругах. – Она стыдливо прикрылась рукой и вполуоборот к Игнатьеву сказала: – Прежде чем заниматься политикой, научитесь заводить любовниц или любовников, если вы стремитесь к более успешному развитию своих насущных или далекоидущих дел…