Пекло. Катастрофа
Шрифт:
– Хватит дымить как паровоз. Что будем делать?
Первые слова зама, сказанные им с особой остервенелостью, Жаров проигнорировал, пропуская их мимо ушей. А вот вопрос… Этот вопрос он и сам задавал себе уже много раз, но так и не решался дать на него ответ. Огромная ответственность чудовищным грузом ложилась на уже немолодые плечи ученого. Его первоочередное решение в эту секунду может погубить не одну сотню жизней, а может быть, и спасет миллионы.
– Выскажи сначала ты свое мнение, – спокойно и бесстрастно, словно он уже сделал выбор и знает правильное решение, Виктор Степанович обратился к заместителю.
Без особых раздумий, тот бегло затараторил, иногда заикаясь и проглатывая от излишнего возбуждения некоторые звуки.
– Я не верю! Шанс – один на сто тысяч. Почему именно в этот момент должен произойти выброс? Ведь для э-т-т-того сотни факторов должны сойтись вместе. В одной м-м-микроскопической точке пространства и времени. Н-не верю! Так не… бывает!
– Знаешь, Костя, больше всего это сейчас похоже на некую попытку засунуть голову поглубже в песок. Поверь мне, я первые десять минут думал и рассуждал точно так же, – уже полностью контролируя свои чувства и эмоции, с каменным лицом египетского сфинкса, сдержанно и невозмутимо заговорил Жаров. – Наше человеческое сознание, отчаянно и упорно, не желает верить даже в теоретическую вероятность кардинальных изменений в мироустройстве. Все идет привычно, ровненько, без серьезных сбоев – и тут бац… Жизнь, если она еще сохранится, в один страшный миг перевернется с ног на голову.
– Если сохранится? – встряхнул болезненным вопросом сам себя Василенко.
Его глаза, и без того довольно большие и круглые, сейчас превратились в две огромные, с туманным налетом светло-серого цвета, линзы телескопа. Главный вопрос, который буквально сорвался с губ Василенко, оказался настолько насыщен разными чувственными переживаниями, что небольшое помещение мгновенно наполнилось неощутимым ароматом этого странного букета. Пугающий страх за свою жизнь, злость на всех и вся, возмущение от факта, что это происходит именно с ним, досада по поводу отсутствия возможности хоть что-то изменить и общее недовольство ситуацией. Именно первобытный страх от опасности потерять жизнь, этот изначально врожденный инстинкт самосохранения, крикливо звучал громче всего, многократно перекрывая все остальное.
– К сожалению, такая вероятность существует, – с силой сдавливая пальцами виски, глухо и отрешенно произнес Жаров.
– Я чего-то не знаю? – совсем упавшим голосом спросил Василенко у стоящего перед ним начальника.
– Костя, все ты знаешь. Знаешь досконально точно и наверняка. Вот только поверить не можешь.
– Не могу, – нервно покусывая нижнюю губу, понуро помотал головой Василенко.
Невнятно бормоча и не обращая больше внимания на руководителя, он ткнул локти в колени и с видом умирающего лебедя обреченно уронил взлохмаченную голову в раскрытые кверху ладони.
Стараясь пока не обращать внимания на потерявшего самообладание товарища, Жаров выбил из пачки очередную сигарету и жадно закурил. С неподдельным удовольствием он во весь объем легких вдыхал отравленный дым. Жаров до фанатизма любил курить, а больше всего ему нравились сигареты с ментолом.
Сладковато-приторный вкус, специфичный аромат, а главное, сам процесс употребления табака. Достать эту ядовитую палочку, чуть размять двумя пальцами, не касаясь носом, обязательно понюхать и эффектно щелкнуть серебряной зажигалкой. Каждый раз именно так и никак иначе. Этот особый ритуал имел для него некую психологическую ценность и поэтому он оставался неизменным уже почти тридцать лет. В силу возраста, полученных знаний и умения рассуждать здраво, Жаров прекрасно понимал все негативное влияние столь пагубной привычки. Замечая внутри себя начинающую проявляться болезнетворную симптоматику, он несколько раз пробовал бросить. Безнадежно пил горстями таблетки, обматывался антиникотиновыми пластырями и давился противным на вкус спреем. Но увы и ах… Самое крупное его достижение не дотянуло и до трех месяцев. Как отчаянно он потом себя ругал! Сердился, краснел, ходил по квартире кругами и читал сам себе лекции о вреде курения. Не менее получаса его эрудированный мозг сыпал вредными для человека элементами из таблицы Менделеева, сложносоставными смесями и ядами. Затем он затихал, медленно садился в любимое кресло-качалку и бережно, как величайшую ценность, брал в руки… сигарету.
"Какая все-таки гадость!", – самокритично подумал Жаров, тщательно разминая очередной окурок в пепельнице.
Противный, горьковатый привкус химии во рту от невероятного множества выкуренных натощак сигарет лишь подтвердил его мысли. Из этого случайно возникшего калейдоскопа достаточно безнадежных мыслей и воспоминаний его вернули в реальность странные звуки поблизости. Оглядываясь, Виктор Степанович внимательно, словно видит первый раз в жизни, посмотрел на сгорбившегося зама. Тот начал тихонько всхлипывать, а буквально через пару секунд и жалобно поскуливать.
– … мы все … умрем, все умрем, – лишь эти слова можно было отчетливо разобрать сквозь нагромождение неприятных для Жарова звуков.
– Поверил…
Ничего больше не говоря, руководитель лаборатории налил из стеклянного кувшина на столе полный бокал воды. Особо не церемонясь, он дернул наотмашь рукой и порывисто выплеснул содержимое точно в лицо Василенко. От неожиданности тот нелепо замахал руками перед собой, сдавленно закашлялся и вскочил на ноги.
– Виктор Степанович, что за глупая выходка?
Ответа не последовало. Полминуты тишины и напряженного взгляда глаза в глаза. Затем голос Василенко изменился, а тональность обрела более позитивный окрас.
– Спасибо, шеф, – честно, от души, поблагодарил он Жарова и напоследок, немного по-детски шмыгнул носом.
– Иди умойся и приведи себя в порядок. Начинаем работать, у нас полно дел…
Через пять минут Василенко вернулся в кабинет совершенно другим человеком. Нервозные проявления минутной слабости окончательно покинули молодого человека, а вместо них появились понимание и предельный самоконтроль.
– Ну вот, совсем другое дело, – одобрительно хмыкнул Жаров, нехотя отрывая глаза от многоступенчатой цветной диаграммы на мониторе. – Сейчас ты похож на того Константина Василенко, которого я брал к себе в лабораторию четыре года назад. А до этого здесь присутствовал совершенно незнакомый мне человек.
– Спасибо вам еще раз! Если бы не…
– Стоп! – предостерегающе поднимая руку, Виктор Степанович не совсем вежливо оборвал зама на полуслове. – Не продолжай, это уже лишнее. Все эмоции, чувства и переживания сейчас будут нам только мешать. Холодный разум и ничего лишнего.
– Согласен с вами. Что мне делать?
На лице молодого ученого, как на агитационном плакате времен Советского Союза, появилось явственно читаемое выражение решительности и желания быть полезным. Внутренний эгоизм скукожился до микроскопического размера и торопливо, иногда с опаской оглядываясь, спрятался в самом дальнем углу человеческой души. Вместо него на передовую этой невидимой глазу войны, изредка постукивая себя кулаком в грудь, вышла победоносная смелость. Подлинное стремление и готовность помочь читались так отчетливо, что Жаров невольно улыбнулся. Всего на одно мгновение, но этого вполне хватило для возврата симпатии к своему молодому коллеге.