Пендрагон
Шрифт:
Его слова больно задели меня. Я опустил голову, щеки горели от стыда. Он говорил правду, и мне нечего было ответить.
— Услышь меня, Сын Мой, — возгласил Талиесин. Его голос, подобно урагану, сотряс вершину холма праведным презрением. — Когда-то ты мог воспеть все формы мира, слова повиновались тебе. Но теперь твой голос слаб, он недостоин барда. Ты растратил все, что имел, а имел немало.
Я не выдержал этого сурового упрека.
— Пожалуйста, отец, — вскричал я, падая на колени, — помоги мне. Неужели я ничего не могу сделать, чтобы повернуть волны вспять?
— Кто может повернуть вспять время?
Я воспрянул духом.
— Прошу тебя, господин мой, скажи мне, что надо сделать, и это будет сделано, — поклялся я. — Пусть даже ради этого я перестану дышать, пусть на это уйдут все мои силы, я сделаю это.
— Мирддин, сын мой любимый, — вздохнул Талиесин, — ты назвал наименьшую цену. То, что следует сделать, обойдется намного дороже. Я подскажу тебе: ты должен вернуться тем же путем, которым пришел.
Прежде чем я успел попросить его объяснить, что он имеет в виду, Талиесин поднял руки на манер барда — одну над головой, другую на уровне плеч, развернув обе ладони наружу. Повернувшись лицом к камню, он запел.
О, звук его голоса наполнил меня такой тоской, что я чуть не упал в обморок. Услышать звук этого волшебного голоса означало познать силу Истинного Слова. Я услышал и внутренне содрогнулся, до меня дошло осознание того, чем я располагал когда-то, а потом умудрился утратить.
А Талиесин пел. Высоко поднятая голова обнажила напрягшиеся жилы шеи, руки Барда сжимались от напряжения. Чудо из чудес, торчащий на вершине холма камень, холодное безжизненное вещество, начал меняться на глазах: каменный столб округлялся и вытягивался, утолщался, тянулся к небу. Возникли выступы, похожие на обрубки ветвей, они удлинились и раздвоились, превратившись во множество ветвей, ветви сформировали красивую крону большого лесного дуба, украсились листвой, блестящей, темно-зеленой, с серебристой изнанкой, как у березы.
Новоявленное дерево широко простерло крону над вершиной холма, отвечая песне Талиесина. Сердце мое разрывалось от восторга: песня Барда не только создала дуб, но легко удерживала эту форму; от бесподобной мелодии, совершенно новой, казавшейся невозможной, перехватывало дыхание. На моих глазах дерево вспыхнуло ярким пламенем и начало гореть. Красные языки огня проросли среди ветвей, словно танцующие цветы. Я испугался того, что чудесное дерево погибнет и вскрикнул в тревоге. Я протянул руки к огню и увидел, что пламя разделило дерево пополам, сверху донизу: одна половина стояла, объятая пламенем, красно-золотая на фоне светлого ночного неба; вторую половину покрывала сплошная листва, и она зеленела при ярком дневном свете.
Вот! Между одним мигом и другим дерево сгорело, но осталось целым.
Талиесин оборвал песню и повернулся ко мне. Посмотрев на меня глазами мастера, только что преподавшего урок своенравному ученику, он спросил:
— Что ты видишь теперь?
— Я вижу живое дерево, выросшее из камня, — ответил я. — Я вижу дерево наполовину в огне, наполовину с живыми листьями. Часть дерева горит, не сгорая, часть недоступна огню, на его ветвях рождаются все новые серебряные листья.
Отец одобрительно улыбнулся, и мое сердце забилось быстрее.
—
Он протянул руку к дереву, и пламя взметнулось выше, искры взлетели в ночное небо и стали звездами. Птицы слетались к зеленой половине живого дерева, исчезая в листве. На ветвях появились маленькие золотистые яблочки; птицы ели их, утоляя голод.
— Вот, — промолвил Бард, — вот путь, которым ты должен идти, сын мой. Смотри и запоминай. — Он сжал мое плечо. — А теперь ты должен идти.
— Позволь мне остаться, хотя бы ненадолго, — умолял я. — У меня так много вопросов!
— Я всегда с тобой, сын мой, — мягко сказал он. — Прощай, Мирддин, мы еще встретимся.
Я помню, как стоял один на вершине холма перед полусгоревшим, полуживым деревом. Не знаю, сколько я пробыл там. Я пытался решить загадку, повторяя слова: «вот путь, которым ты должен идти». Но я не находил решения. Погода изменилась; резкий ветер, сырой и холодный, продувал меня насквозь. Начался сильный дождь, капли обжигали кожу, словно гнали меня прочь.
Накинув плащ, я в последний раз оглянулся через плечо. Одинокий дуб превратился в темную рощу, и я понял, что мне надо войти туда. Да, обратный путь вел теперь только через рощу, и все же я не решался…
— Великий Свет, — взмолился я наконец, — не покидай меня в этом темном месте. Будь моим Спасителем и проводником во всем, что бы ни случилось со мной. И если Тебе угодно, Господи, пошли мне благополучное возвращение. Отдаю себя под защиту Твоей Быстрой Верной Руки и умоляю ангелов небесных хранить меня. Я войду туда, но позволь найти Тебя и там. Даже если мне суждено подняться к луне и звездам, пусть и там я найду Тебя. Куда бы я не шел, да не оставит меня вера в то, что где бы я ни был, там будешь и Ты; я в Тебе, а Ты во мне. В жизни, в смерти, в жизни загробной, Свет Великий, поддержи меня. Предаю себя в руки Твои! — С этими словами я вошел в рощу.
Тропа передо мной лежала безмолвная, воздух был тяжелым и пах свежей землей. Ни единый луч не озарял мой путь. Я словно блуждал в царстве теней, живой, но покинувший мир живых. Огромные корявые стволы деревьев, почерневшие от старости и покрытые шрамами от грызущего их времени, казались столбами, держащими кровлю из листьев, такую плотную и зеленую, что меня окутывала сплошная мгла. Я шел размеренно, никто не следил за мной, ни один звук не рождали мои шаги.
Я вошел в подлинный неметон[12]. Шагая среди деревьев, я вдруг узнал это место — Брин Челли Дду, священная роща на Святом острове. Хафган, благословенный Хафган рассказал мне об этой роще, когда я был мальчишкой.
Здесь все еще витали мысли и чувства друидов, творивших тайные обряды. Эти деревья были старыми еще тогда, когда Рим представлял собой грязный загон для скота. Они были свидетелями восхождения и упадка королей и империй; неспешного течения лет, они видели, как неторопливо и непрерывно вращается Колесо Фортуны. Они хранили Остров Могущественных с первых дней, когда роса Творения была еще свежа на земле. Брут, Александр, Клеопатра и великий Констанций приходили и уходили под их пристальным взглядом. Ученые-друиды вели высокомудрые беседы под их корявыми ветвями, они впитали сны многих, спавших на земле возле их корней.