Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
Однако же, долго ему спать не довелось, ибо примчался гонец из Дворца: служба Его Величества! Его светлости маркизу Короны Хоггроги Солнышко предписывается немедленно следовать во дворец, не обинуясь никакими отговорками и оправданиями. Спит — разбудить, пьяный — протрезвить, больной — сопроводить не откладывая, хотя бы и на носилках!
Да… пришел час расплаты. Деваться некуда, ехать надо. Хоггроги всегда вставал легко, вот и сейчас он вскочил с постели, словно бы всю ночь в пуховых перинах нежился, а не час с половиною, оделся по-придворному, однако же с воинской перевязью, со своим мечом за спиною…
Уже во дворе дворца выяснилось, что зван Хоггроги — не Его, а Ее Величеством! Ф-у-ухх, все-таки чуть легче.
Огромный и стремительный, маркиз Хоггроги едва удерживал свои передвижения по покоям Ее Величества в рамках придворного этикета, за два полных шага от малого трона он припал на одно колено и коснулся левою рукой плиток дубового паркета — государыня не жаловала каменных полов.
— Хогги, ты только — ради всех богов! — вставай осторожнее, не то весь пол мне исцарапаешь!
— Слушаюсь, Ваше Величество!
Императрица долго смотрела на молодого маркиза и закивала вдруг, зашмыгала носом. Фрейлина — тут как тут — протянула тончайшее вышитое полотно, утирочку.
— Какой ты, все-таки, цветущий, ваша светлость, здоровый, молодой!.. И не подумаешь, что пропьянствовал ночь напролет!
Хоггроги заметно смутился. Вот оно, начинается!
— Я был весьма и весьма умерен, Ваше Величество.
— Ах, да я и не поверила сплетням, зная вашу породу! Но рассказывают, ты побил его Высочество и дрался на дуэли с послом?
Хоггроги удрученно потряс головой и снова встал на одно колено.
— Врут, Ваше Величество, бессовестно врут! Доля правды лишь в том, что мне пришлось скрестить мечи с его светлостью послом царства Лу Ин, однако и здесь…
— Да-да, мне сообщили. Прямо скажу, что мой первенец нередко заслуживает хорошую выволочку, но, вот — не от кого! Я бы и сама устроила мыльню ему — да руки мои женские, слабые. А государю недосуг… Ой! Чуть не забыла! Фани, где оберег, что из храма привезли? Неси его сюда, милая! Вот он. Хогги, иди сюда, на-ка, прими сей предмет сердечный, передай привет своей матушке, которую я не теряю надежды увидеть еще раз, передай привет своей супруге, которая понравилась мне с первого взгляда, и передай привет своему сынишке… Как его зовут? Какое имя даровали ему боги?
— То самое, что мы с женой и хотели, Ваше Величество! Веттори!
— Веттори? Хорошее, мягкое имя. Как подрастет — скажи ему, что одна старая женщина лично держала в руках сердечный его амулет и попыталась передать через него тепло собственного сердца. И что эта старая женщина не оставляет надежды увидеть малыша и, быть может даже, если позволят боги, сумеет придумать ему прозвище…
— Ваше Величество, государыня-матушка!
— Хогги, ах, Хогги! Я люблю, когда ты меня так называешь, и отец твой так же называл… — К императрице опять подскочила фрейлина с утирочным полотном на подносе. — Да… Ах, как я надеялась выдать за тебя одну из своих внучек… Нескольких лет не хватило. А фрейлины? Ты только посмотри, какие у меня фрейлины! Молоденькие, благонравные… А вот эта новенькая — Уфани, графиня Уфани Гупи, еще и предерзкая на язычок!
— Виновата, Ваше Величество!
— Не винись, я же тебя не ругаю. Но — отойди, будь добра, на четыре полных шага… И остальных стрекозок уведи с собою на ту же дистанцию. И еще на два полных шага, сударыни, ибо мне весьма необходимо посекретничать с молодым человеком. И можете не посылать ему чарующие, многообещающие, робкие, убийственные, томные и иные взгляды, сиречь капканы: его светлость женат… и, кажется… счастливо женат?
— Да, Ваше Величество, истинно так.
— Именно! А мой старший дуралей только и знает, что юбки обдирать. Поговаривают, до простолюдинок уже добрался. Мой-то, ящер старый, хотя бы приличия соблюдал во время оно, честь мою берег, а этот… Впрочем, ее высочество сама виновата, я просто в этом уверена. Кто бы там ни был — а мало ему вчера тумаков насовали… Сударыни, и еще на два полных шага отступите! Вот, там и стойте возле стеночки, пока мы с его светлостью перешепчемся.
Государыня поманила дебелой ручкой и сама посунулась к уху почтительно склонившегося к ней маркиза:
— Государь сердит.
— Я не сомневаюсь, Ваше Величество. И Его Величество очень даже можно понять. Увы, моя вина.
— Понять-то понять, да только я с самого утра, как услышала его брань да крики, так сразу же и велела первым делом за тобою послать, а вторым делом в храм нашей Матушки-Земли, чтобы поторопились с оберегом.
— Государыня! Ваше Величество! Вы мне истинно вторая мать, прошу прощения за крайнюю мою дерзость!
— Твоя дерзость мне медом в уши, Солнышко, да только Его Величество очень уж кричал, еще немного — и до пены бы! Много лет я его таким не видела. Ему, видишь ли, нож острый — надо наладить торговые пути с востоком, через это Лу Ин, будь оно неладно! А ему уже в уши напели, что сии безобразия именно в твоем доме случились. Сначала-то он, не разобравшись, бастардика своего, Борази, прямо из постели вынул, стражу за ним прислал, по-строгому, да тот отперся, что, дескать, не при чем. Теперь розыск его к тебе приведет, и лучше будет, думается мне, чтобы ты Его Величеству на глаза не попадался.
— Так, понимаю.
— Домой не заезжай, там тебя уже наверняка ждут, чтобы сцарапать и явить перед Его Величеством. Может быть и меньше в тебе вины, чем ему чудится… Но было бы глупостью хоть в чем-то его убедить, когда он такой. Я и сама его бешенства до смерти боюсь. Наорет, наорет, попереломает мне цветы да мебель, а потом виски чешет — голова у него, видите ли, болит. Еще бы не болела! Шутка ли — такую махину на себе волочь. Он ведь у меня с утра до ночи в этих своих заботах, как колодочный раб какой…
— Это — да, Ваше Величество! Заботам государя не позавидуешь.
— Вот я и говорю: скачи к себе в удел, никуда не заезжая и нигде не останавливаясь. Он знает, что у тебя сейчас самая пора воевать наступит, что на месте ты нужнее, чем у него в темнице. Да и гнев у него повыветрится, немного погодя. Я тут поставила по дворцу людей, чтобы сразу сообщили, если что. Его-то Величество как раз по покоям ходит, ищет, на ком бы сердце сорвать. Я его повадки все наизусть знаю, непременно ко мне явится — и уж что-нибудь расколошматит. С утра все самое важное велела попрятать, да разве от него убережешь…