Пенталогия «Хвак»

Санчес О.

Докари расхохотался белозубо и от избытка чувств даже стукнул кулаком по кошме, нежной зеленью плеснул с безымянного пальца перстень, подарок невесты (иных украшений Докари не носил вовсе, ни на руках, ни на груди, ни на лице).

— Керси, дружище, ты забываешь, что я еще совсем недавно был простолюдином, из нижайших, и нисколько не жалею об этом, и всегда радуюсь, когда меня называют Лин. Правда, сейчас даже Ромеро, мой шут, избегает упоминать это прозвище. Похоже, матушка проведала и тайком сделала ему внушение. Да я и во Дворце в голос повторю: был простолюдин — и этим горжусь. И свою

невесту Уфани Гуппи я полюбил, когда она тоже назвалась горожанкой Уфиною и женился бы на Уфине, хоть там небеса рухни. Так что, давай не будем тягаться предками, тем более на честной рыцарской охоте. Ты победил — и это еще одна бесспорная истина.

Керси пошмыгал носом, примериваясь, как бы, не теряя достоинства, согласиться с этим… все-таки, незаслуженным подарком, — и вдруг вспыхнули глаза, нахлынули воспоминания:

— Это было нечто, Кари! Он как прыгнет с правых полозьев, когти в два веера! Я подскакиваю, такой, ну, думаю: всё! А сам думаю: погоди! Ни с левой неудобно, ни с правой! Я — вот здесь, а он — вон где! Я чуть вперед! А ждать-то нельзя! И вдруг я увидел! Кари, мне как будто боги внушили: вот так изогнись и сюда бей! Мне словно сам Ларро подсказал, под каким углом и каким замахом рубить! Я даже заранее понял, как именно руку тряханет! Я клянусь! Шших! — и получилось! Я даже тулуп ему не оцарапал, представляешь!

— Еще бы. Когда мы вернемся в Океанию, я примусь хвастаться, что лично видел этот удар. И мне будут завидовать, Керси, уверяю тебя. Начнем с отвара?

— Как скажешь, я не голоден. Вру, побери меня наф! Жрать хочу, сил нет! Это от переживаний. Ух, хороша охота! Давай отвар, мясо, хлеб, кашу, тулуп — все съем. Только церапторов есть не буду — уж больно они вонючие.

— Падальщики суть, оттого и смрад. Но, как видишь, и охотою не брезгают. Однако, нынче преглупые охотники сами стали падалью. А поесть у нас найдется, обед будет не хуже чем в замке. Да, Гвоздик?

Гвоздик заурчал в ответ, рыкнул свирепо и сразу захныкал как можно более жалобно: он не очень хорошо разбирал человеческие слова и вовсе не умел говорить, но святость обеденной трапезы должны бы соблюдать все, включая хозяина! Его-то добычу никто не подсчитывал, а она не хуже, чем у других, даром что стрелами пользоваться не умеет… Наверное, люди поленились собирать в кучу куски и ошметки церапторов, доставшихся на его охотничью долю, а так еще неизвестно — кто главный добытчик бы получился. Вон там, в мешке, преотличные ящерные окорока, с ко-о-осточками. Наверное, хозяин забыл о них, или не может найти… потому что от костра густо разит обожженным молочным мясом, след забивает. А без спросу никак взять нельзя, сразу уши натреплют…

— Судя по запаху — прожарилось как надо. Керси, подставляй доску, придерживай кеченем, прямо держи, не то весь жир стечет! Теперь развяжем веревочку и добудем для Гвоздика… Во-от… А где моя доска?.. Ага. И мне кусочек. Керг! Забирайте и это к себе, нам достаточно! Все, вот теперь дружно обедаем! Но не налегая, умеренно, ибо вечером нас ждет ужин и мои близкие будут весьма недовольны видеть за столом сытых гостей. Ну… нашего Гвоздика это не касается, его я видел сытым считанные разы — за всю жизнь, и в те счастливые мгновения он напоминал надутый до отказа бурдюк от ящерного кабана с хвостом от охи-охи. Да, Гвоздик?

— Оххи-иыыы!

По охотничьему уставу, после обеда полагалось слегка отдохнуть, лежа, сидя, в дреме — как угодно, по-вольному… Но в тот день охоте не было суждено закончиться как положено. Едва только рыцари утолили первый голод — рог затрубил! Это дозорный по стоянке предупредил о… приближении всадника… одного, одетого… в императорские цвета!!! Что случилось???

Всадник бешеным галопом, насколько это позволяла ухабистая местность, мчался к ним и умерил коня, перейдя на рысь, только в прямой видимости от рыцарей, которые встречали его стоя, в беретах и с ладонями на эфесах. Спешился лихим прыжком. Вот это выправка! Истинно гвардейская!

— Гвоздик, лежать.

— Рыцарь Докари Та-Микол, ваше сиятельство князь?

— Да, это я.

— Сударь, вам сверхсрочное послание от его светлости герцога Когори Тумару, в собственные руки, лично!

— Рыцарь Керси Талои, из Дома его Высочества престолонаследника принца Токугари, ваша милость?

— Да, я.

— Сударь, вам сверхсрочное послание от его высокопревосходительства герцога Когори Тумару, в собственные руки, лично!

Оба рыцаря немедленно взяли в руки предназначенные для них свитки, но ломать печати не спешили, ибо видели, что прежде гонец должен сказать нечто общее для всех, готовится это сделать… а левый рукав у него повязан черною лентой! Боги! Неужели…

— Обнажите головы! Опустите взоры! Смирите дыхание! Слушайте! Слушайте! Слушайте! Государь наш, всемилостивейший повелитель наш и отец, первый среди рыцарей земных, Его Величество император, ушел от нас навсегда: созерцать вечность и неспешно беседовать с богами!

При этих словах все егеря князей Та-Микол, столпившиеся поодаль, рухнули на колени, упершись носами и ладонями в землю, а трое рыцарей, согласно этикету, опустились медленно и прямо, каждый преклонив одно колено, обнаженными пальцами десницы касаясь травы. Помолчали. Послушные знаку посланца, так же молча встали.

— Вскрывайте же ваши послания, судари, ибо события не терпят отлагательств. Я, рыцарь Ируми Зога, выполнил свое задание перед богами и империей, очередь за вами!

На обоих свитках было начертано одно и то же: немедленно, вне всяких иных дел, не обинуясь болезнями и обстоятельствами, как можно быстрее прибыть в ставку главнокомандующего императорскими полками герцога Когори Тумару, имеющую место быть в замке верного вассала Империи его светлости князя Дигори Та-Микол.

Юный князь Докари глянул поверх свитка на рыцаря-посланца.

— Сударь Ируми, вы знаете содержание наших свитков?

— Да, сударь, ибо сие предусмотрено на тот случай, если случайность, либо чья-то злокозненная воля…

— Да, я понимаю, для подстраховки. Потому и рыцарь послан, а не простой вестник, слову которого, не подкрепленного свитком и печатями, я не обязан верить.

— Так точно, сударь Докари, так точно.

Керси Талои молча слушал начавшийся разговор: здесь, в этой неожиданно сложившей обстановке, приравненной к боевой, его друг становился как бы старшим их маленького отряда, он решает — остальные внимают.