Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
Керси одним прыжком взлетел в седло, по последней столичной моде — в прыжке еще — сорвав с головы берет, Север снова взметнулся на дыбы, Керси перегнулся через седло в изящном поклоне — глаза его ощупали полутьму там, за шторами… поближе бы подобраться… ничего не видно…
— Прощайте, судари и сударыни! Я восхищен знакомством!..
И только пыль змеею по имперской дороге.
Ах!!! Если бы Фирамели была не такая трусиха!!! Счастье было так близко! О, если бы только она догадалась взять с собою заветный платок! Она бы нашла в себе силы — и, не боясь батюшкиного сквернословия, отдернула бы занавеску! Но он все равно узнал ее! Да, он ее заметил… и губы его шевельнулись… а пальцы… прикоснулись к губам… чуть было не прикоснулись… О, боги! Стоит
ГЛАВА 11
Император умер на рассвете. Но до этого он гадал, исступленно, с самого вечера, почти всю дождливую ночь напролет, а помогал ему верховный жрец храма Земли, его святейшество Ару. Волховали вдвоем, втайне ото всех.
Гадание закончилось, и Его Величество замер в оцепенении, только глаза его нехорошо тлели в предрассветной тьме, опасно, как у голодного нафа.
Душно казалось в молельне, жарко и не по-хорошему томно, верховный жрец задыхался, ему было уже все безразлично, вплоть до судеб мира, хотелось только одного: выйти из дворца, вобрать сырого холодного воздуха во всю старческую грудь, а потом… И не надобно никакого потом: лишь отрешиться и созерцать, а Его Величество пусть сам решает, что делать с полученным ужасом… Почему император так смотрит на него? Что… что такое… Император приблизился к своему жрецу, и на свету единственной лампады, сквозь мутную дымку благовонных испарений стал особенно заметен синюшный цвет его лица… Больше верховный жрец почти ничего не увидел в этой жизни: император поднял руку… с мечом… за что… Боль!..
Зарубив жреца, его величество рассеянно, по старинной рыцарской привычке, махнул ритуальным одноручным мечом крест накрест, дабы смести кровь с клинка, с третьей попытки, не заботясь о красоте движений, вогнал меч в ножны на поясе и побрел вон из молельни. Он шел, а синева на его лице с каждым шагом — не то чтобы таяла, но претворялась в бледность, в какую-то мертвенную желтизну. Черные облака из предрассветных сумерек заглядывали в окна, словно пытаясь выпить из него остаток сил и мужества. Со всех сторон тянуло леденящими сквозняками. Но они не освежают, эти сквозняки, а только нагоняют ноющую боль во все измученное тело. Или чудятся они ему? Огоньки-то в настенных светильниках не трепещут. Император уже на половине пути стал терзать ногтями тогу над сердцем, пот на лбу сначала выступил крупными каплями, а теперь уже тек безостановочно… Гвардейский десятник Зали Ривач, стоявший в ту ночь в карауле, увидел, как пошатнулся император и, преодолев смертельный страх перед Его Величеством, прыгнул, успев подхватить на руки обмякающее тело… Теперь надобно кричать тревогу…
— Тихо… тихо… Зали, да?.. — Его Величество сипел, почти шепотом, но явно был в сознании.
Очумевший от внеуставности обстановки, Зали Ривач молча покивал, душа и разум отказывались понимать происходящее, но и то сказать: на его месте растерялись бы и куда более сообразительные люди, а он — всего лишь простой вояка, звезд с неба никогда не хватавший…
— Зали… неси меня в кабинет… жрецов не надо… тревоги не надо… сына… сына зови… скорее…
Зали Ривач — глаза из орбит — перебирал ногами изо всех сил, семенил, стараясь не сотрясать Его Величество, но, при этом, поскорее добраться до кабинета. За ним клубилась, осторожно жужжа, выраставшая с каждым мгновением ночная свита: караульные, слуги, жрецы, люди канцлера, люди Когори Тумару… Заодно исполнилась одна из заветных мечт десятника Зали: подскочившему сотнику своего караула он отдал на бегу короткое до грубости повеление: принца в кабинет! И сотник исчез, ринувшись выполнять приказ от нижестоящего…
Домовой Пеля сначала истошно захохотал над увиденным, а потом вроде как призадумался и гнусаво, в четверть голоса, завыл…
— Где… Токи… где… скорее… Всех вон из кабинета… иначе на кол… ты останься.
Зали опять кивнул, силы и разум постепенно возвратились к десятнику и он сумел добавить вслух:
— Слушаюсь, Ваше Величество!
Получилось тихо, но, в то же время, достаточно по-военному, внушительно.
Принц Токугари, по какой-то случайности, ночевавший в ту ночь во дворце, безмятежно спал под запах дождя, один на ложе, когда его без церемоний, дерзновенно прикасаясь к плечу, разбудили с тревожной вестью.
— Прочь, прочь все! Сам оденусь! Меч! Не этот — старый!
Принц мчался по анфиладам дворца с непокрытой головой, без камзола, в портках без пояса, в башмаках на босу ногу, ножны двуручного меча, небрежно и наспех брошенного за спину, мотались вместе с плохо застегнутой перевязью, били по плечам… нет, некогда останавливаться поправлять… Придворные… Откуда они все понабежали в столь ранний час, даже не рассвело еще как следует… Отец, отец… все хорошо, все будет хорошо… не впервой…
— Что он, Бенги? Лучше ему? Лекари где?
Канцлер, как обычно, с красными от недосыпу глазами, небритый (тоже долго не спал в эту ночь и толком заснуть не успел), помотал сизыми щеками туда-сюда:
— Плох. Никому не велено, — показал глазами на дверь, — вас ждет.
Принц вошел, не стучась. Зали Ривач шагнул, было, преграждая путь, с мечом в руках, но тут же согнулся в поклоне — узнал.
— Кто?
— Гвардии десятник Зали Ривач, «крылатого» гвардейского полка! Согласно личному повелению Его Ве… — Не договорив, десятник опять нырнул навстречу нетерпеливому жесту и выскочил из кабинета.
Токугари на цыпочках подбежал к диванчику, сбросив на ходу перевязь с мечом, брякнулся на колени. Глаза его были сухи, сердце бесилось в груди… Вот оно… Как он этого ждал… И как не хотел, как боялся — боги свидетели!!!
— Отец… батюшка, это я, Токи.
— Ты?.. Кто — ты… А-а… Токи. Я так боялся… не успеть… Беда, Токи, большая беда. Наклонись… ближе… еще…
Никогда еще не слышал он от отца такого дрожащего, слабого голоса.
Принц прижался головой почти вплотную к голове отца, а тот сипел и кашлял, силясь что-то рассказать ему… Токугари понимал через слово, но и услышанного хватило ему, чтобы в сердце вошел ужас, кошмар, который неизмеримо сильнее изгнанного прежнего, бывшего в нем только что, преднаследного…
— Отец! Батюшка! Но… что-то, все-таки, можно сделать? Знаю про Морево. Ты же предпринял… Что?.. А я — что? Что я могу… Кто? Как его зовут?.. Как? Батюшка, я не слышу… Убью, найду и на пыль развею, но — кто? Ты только скажи! Имя, отец? Как?… Не разберу! Отец?.. Отец!!!
Токугари осекся и медленно поднял голову, обшаривая глазами кабинет. Пеля. Домовой завизжал от ужаса, поймав прямой взгляд принца, теперь уже императора, и попытался забиться поглубже в угол кабинета, насколько ему позволяла цепь.
— Скажи мне, Пеля, что ты слышал? Покажи мне, Пеля.
Домовой выл и визжал, видно было, что он старается изо всех сил выполнить приказ, задобрить нового повелителя, столь ему ненавистного ранее…
— И всё? Точно не слышал? Ладно. Ладно, я тебя потом казню… если успею… а сейчас — без толку, той радости не будет. Что же мне теперь делать?
Токугари метнул взгляд на дверь: закрыта, охранные заклятья на месте. Они подождут, теперь все они подождут, хотя… недолго им всем… нам всем… Трепещущие пальцы глубоко вмялись в щеки, в дрожащие губы — Токугари осел прямо на паркетный пол и расплакался. Он сидел, ноги в калачик, раскачиваясь из сторону в сторону, как нижайший жрец из захолустного храма во время молитвы, и плакал без стеснения, то тихо, придушенно, то опять срывался на громкие рыдания. Теперь он один, вовеки один — и не с кем разделить эту чудовищную ношу, во сто крат более тяжелую, нежели та, что выпадает на долю обычного властителя. Вот так же, небось, и его отец плакал, когда унаследовал тяжесть сию от деда, а тот от прадеда… Но не было в их жизни конца света и конца времен. А у него — есть. Но чего у него нет — это лишнего мгновения, да, по родному отцу погоревать — и то нельзя. А матушка… О, боги! Ей-то как об этом сказать??? Как? Не канцлера же посылать…