Пепел Анны
Шрифт:
Я все думал — к чему это? Сесть в лужу близ библиотеки. На следующий день понял, к чему.
Глава 6. Книжный удар
Отец валялся на топчане под пальмой и спал. Я устроился рядом, зевнул. Толстый сантехнический негр помахал мне рукой, и я ему помахал, веселый негр. Сегодня он непонятно чем занимался, опять то ли строил душевую стену, то ли ломал.
Я сел на лежак. Отец проснулся.
Солнце еще хорошенько не показалось из-за пальм, так что можно было не опасаться обгораний и обмороков. Я стянул футболку и хрустнул шеей, мотнув головой влево.
— Зря хрустишь, — тут же сказал отец. — Я вот так же хрустел — и дохрустелся. Слушай, а что ты так долго спишь? Так долго спать безнравственно…
У отца протрузии шейного отдела — наследие лихой репортерской молодости, пороховых 90-х, когда отец мотался по стране с журналистскими расследованиями, экономил на техобслуживании «Лады», пренебрегал шарфом, поясом из собачьей шерсти и верил, что правда — есть. Конечно, это не смешно, но когда в моей голове совмещается образ отца и слово «протрузии», удержаться сложно. Чтобы не выдать улыбку, зеваю.
Я зевнул.
— Ты знаешь, что рядом с нами живут японцы? — спросил отец. — Редкостная деревенщина, между прочим.
Протрузии, куда от них, я не виноват. И сразу папеньку вижу: сидит в бистро за круглым столиком, кофий кушает, глядит на город поверх ноутбука и все-все знает.
— Это называется «токийский парадокс», — сказал отец. — Новейшая техника и абсолютно селюковское сознание основной массы населения Японии — это притча во языцех…
Я зевнул от души, потянулся и хрустнул шеей в другую сторону.
Отец посмотрел на меня с завистью и неприязнью, почесал пузо. Я выше его на полторы головы, шире в спине и в плечах; нельзя зарекаться, но протрузий шейного отдела у меня, скорее всего, не случится. Да, издали вполне можно подумать, что это я его родитель. Когда мы идем куда вместе и встречаем его знакомых, он начинает немедленно рассказывать им про мое потерянное поколение. Амбалы, переростки, лоси безмозглые, раскормили идиотов себе на голову, ну и так далее, вот что делает с людьми избыток белковой пищи. А вот они в восьмидесятых…
— Ни для кого не секрет, — отец ухмыльнулся, — японцы зациклены на смерти. У них это генетическое, они это чувствуют. Вот ты знаешь, что перед атакой на башни-близнецы в Нью-Йорке резко увеличилось количество японских туристов?
— Нет, — сказал я.
— Оно увеличилось.
Отец сел, снял шлепанец и стал тереть пальцем наросшую косточку и с удовольствием дышать.
— Оно сильно увеличилось… тебе надо все это запомнить, — сказал отец. — Запомнить, насмотреться…
Он указал шлепанцем на сантехника, в раздумьях глядевшего на душевую стену.
— Что запомнить?
— Да все, — отец скинул шлепанцы и направился к бассейну. — Все запомни, сынище, все! Уникальное время! А ты все дрыхнешь как сурок. Как байбак байбакович…
Финт. Ладно, размахнусь ушами. Я поднялся и пошлепал к бассейну.
Отец поежился, потрогал пальцами ноги воду, ступил на ступеньку, засмеялся. Сейчас с ним хорошее настроение будет, верное дело.
Так и получилось, отец засмеялся громче, счастливо и, забыв про все свои болести и утреннюю хандру, забыв японскую грусть и гаванскую нирвану, пнул воду, послав на ту сторону брызги.
— Не, сынище! Спать надо меньше. Лучше вообще не спать, это будоражит… Я поздно встал — и на дороге застигнут ночью Рима был!
И бухнулся в воду.
Это у него от души. В бане напарится и, перед тем как упасть в снег, обязательно проорет что-нибудь, обычно из Маяковского.
— Хорошо! — крикнул отец. — Хорошо!
Он сразу перевернулся на спину и, сильно булькая ногами, поплыл поперек.
Я встал на бортик, оттолкнулся посильнее, нырнул, обогнал отца под водой и встретил его возле другого бортика.
— Здорово! — отец оперся локтями о бортик и стал болтать ногами.
Я устроился рядом.
— Прекрасное утро! — радовался отец. — Я тут зашился немного, не отдыхаю, дергают и дергают. Новости, однако…
Я что-то не помнил особой перегруженности наших новостей кубинской темой. То есть я вовсе ничего про Кубу не помнил, разве про визит Папы Римского, ну и мама рассказывала. Не похоже было, что отец здесь надрывается на информационном фронте. Хотя… Кто его знает, чем он тут занимается.
— Вода отличная! — отец помахал душевому негру.
Человек улыбнулся. Я тоже ему улыбнулся, выбрался рывком на парапет. Отец вышел по лесенке.
— Хорошо все-таки, — сказал он. — Надо давно было отпуск взять… Нырнем еще?
— Нырнем!
Но, постояв на бортике и почесавшись, отец передумал и спустился на воду по лесенке. Защемления свои бережет. Правильно и делает.
Я рассмеялся и, пока отец не вынырнул, спрыгнул в воду.
Всплыли.
— Кто это был вчера? — поинтересовался я.
— Где?
— На улице. Ты кормил кошек, а к тебе какой-то мужик подошел.
— Это сам, — ответил отец.
— Кто сам?
— Иван Никифорович, однако, — произнес отец с уважением.
— А.
Иван Никифорович.
— Держатель Западной Цитадели, — пояснил снова отец.
— Держатель чего? — не расслышал я.
— Западной Цитадели Братства Свободных Кормителей, сынище, не прикидывайся дураком. Он окормляет Латинскую, Центральную, и Северную Америку, кроме Канады, а прибыл сюда инкогнито на две недели — и теперь мы так чудесно встретились!