Пепел богов. Трилогия
Шрифт:
— Нет, — качнул головой Лук и успел, успел почувствовать движение старика, вывернул ему голову, но ушел от удара коленом в бок.
Алкистан захрипел, умирая. Лук медленно прикрыл дверь, поправил плотную занавесь на окне, зажег лампу. К голени старика был прикручен кинжал. Когда нога сгибалась, он превращался в смертельное оружие. Двое его подручных были уже не слишком молодыми, но крепкими мужиками. У каждого из них обнаружились ножи и поясные сумки, наполненные солью.
— На охоту вышли, — с досадой пробормотал Лук.
Кошель с парой десятков серебряных монет нашелся только у Алкистана. Кроме этого у всех троих на шее висели хурнайские ярлыки для прохода по городу. Имен воров на ярлыках не было, под печаткой урая стояла небольшая печатка с именем Ашу, и все. Оружие у воров было обычное, пусть и острое. Понимая, что времени у него немного, Лук выдернул из ран метательные ножи, тут же прихватывая шеи полосами ткани. Сдернул с одного из убитых порты, куртку, колпак, мягкие ботинки из отличной кожи. Переоделся, собрал мешок, приспособил на спину меч, подвязав к ножнам лямки, как к тому же мешку. Из трех вертелов соорудил кошку, стянул крючки ремнями, обмотал каждый тряпками. Помнил он дом ведуньи. У портовой площади тот стоял, самого дома видно не было, потому как ограда вокруг была в десяток локтей, но народ там толпился постоянно. Еще Курант приводил туда приемышей, объяснял, что есть примета: хочешь вернуться в город — брось монетку через забор. И Лук тогда бросил гиенскую чешуйку, даже, как ему показалось, услышал, когда та загремела о камень во дворе. И Нега бросила. Только ей примета не помогла.
Он свалил трупы на постель, высыпал на их лица и руки всю соль, что они принесли с собой. Сверху бросил седло. Сомнительно, что ему удалось бы забрать лошадь, да еще и оседлать ее. Вышел в коридор, закрыл дверь снаружи на висячий замок. Вряд ли многие знали об этой комнате, не просто так Алкистан сам пошел за добычей. В любом случае несколько дней у Лука были, не неделя, на которую он оплатил комнату, а дня два или три, пока сквозь жаркий хурнайский полдень не пробьется трупный запах.
Против ожидания, ночные улицы Хурная были почти пустынны. Кое-где у лавок маячили охранники, продавцы спали прямо на выставленных вдоль дороги повозках, всхрапывали, что-то бормотали во сне, но стражи Лук не заметил. Переходя темными дворами с улицы на улицу, он добрался до портовой площади. Прошел через сплетенные из тростника шутейные ворота, миновал тростниковые же башни, помост с затейными гирями и шарами, столбы со щитами кланов. Со злой усмешкой покосился на столб, на котором висел белый щит клана Паркуи. Вдохнул запах моря, нырнул в переулок между высоким красивым домом и забором вокруг обиталища Хуш.
Тишину нарушал лишь стрекот цикад. Лук прислушался, не услышал никаких посторонних звуков и набросил на стену кошку. Та легла на гребень стены почти беззвучно. Мгновение — и Лук оказался наверху, одним взглядом оценил крохотный дворик с единственным кустом раскидистого можжевельника, выступ колодца, скамью, домик, теснящийся к углу ограждения, дымок, тянущийся из трубы. Во дворе никого не было. Лук смотал веревку, спрыгнул вниз, с досадой услышал звяканье рассыпанных по камням монет, мгновенно обнажил меч и подошел к двери. Он уже занес руку, чтобы постучать, когда услышал мягкий старушечий голос:
— Заходи, парень, не надо шума, и так раззвенелся на всю площадь.
Когда-то она была красавицей. Ослепительной красавицей. И теперь еще ее красота оставалась при ней, но, прикрытая старостью, искаженная морщинами и немощью, она казалась ужасной и отвратительной. Лук уже давно привык к этому, покидая одни города, въезжая в другие, он рассматривал лица стариков, представляя их в юности, и раз за разом уверялся, что обаяние старости имеет под собой чаще всего некрасивость юности, а ее же красота обращается со временем только уродством и безобразием. Впрочем, вряд ли он был готов счесть это правилом. Но смотреть на Хуш было страшно. Она напоминала дорогую вазу, некогда разбитую и склеенную из осколков, не все из которых нашлись. И теперь она стояла на видном месте, покрытая пылью и паутиной.
— Ты ведь знаешь, что я давно уже не ворожу? — спросила она, потягивая из чашки горячий напиток.
— Разве я просил о ворожбе? — удивился Лук.
— Ты ни о чем не просил, — согласилась Хуш и поправила тонкий, прошитый серебряной нитью воротничок черного платья. — Но я не ворожу.
— Но гостей принимаешь? — спросил Лук и глотнул сладкого напитка.
— Нет. — Она улыбнулась и от этого стала еще ужаснее. В неверном свете масляной лампы ее улыбка была подобна оскалу мертвеца. — Они приходят сами.
— Наверное, не очень часто? — спросил Лук.
— Да, — кивнула Хуш. — Очень редко. Чего ты хочешь?
— Мудрости, — пожал плечами Лук.
— С таким же успехом ты мог бы попросить старости, — усмехнулась Хуш.
— Нет, — замотал головой Лук. — Старости я не хочу.
— Ее никто не хочет, — ответила Хуш. — Но тут уж приходится выбирать. Мудрость ходит за руку с молодостью очень редко. Скажи, ведь весь этот шум там из-за тебя?
— Отчасти, — пожал плечами Лук. — Нового ишу я не выбирал, и нового смотрителя я тоже не выбирал. И ярмарка не в мою честь. Но некоторая суета по моей вине, соглашусь.
— И чем тебе могу помочь я? — спросила Хуш.
— Если ты не можешь сделать мудрым меня, тогда поделись собственной мудростью, — попросил Лук. — Я бы не пришел, Хуш. Харава послал меня.
— Харава? — сдвинула она брови.
— Хаштай, — напомнил другое имя лекаря Лук. — Врачеватель. Он когда-то жил в Харкисе. Белый сиун преследует его. — Лук наморщил лоб. — «Образ белесый и мутный, человеческий, принимающий в ясный день вид выточенной из горного хрусталя линзы, искажением взгляда определяемый».
— О! — Она удивленно хмыкнула. — Не думала, что кто-то еще интересуется изысканиями прошлого. Недавнего прошлого. Или давнего. Значит, тебя прислал Сакува?
— Нет, — замотал головой Лук. — Это я из клана Сакува. А Харава просто жил в Харкисе. Он не из клана.
— Я знаю, — кивнула Хуш. — Он не из клана. Он сам Сакува. Это его имя.
— И что это значит? — хрипло произнес Лук.
— Тебя никогда не удивляло, что у каждого клана два имени? — спросила Хуш. — К примеру, клан Зрячих — и он же клан Сакува? Или клан Паркуи — и он же клан Чистых?
— Я не задумывался об этом, — признался Лук.
— Я сразу тебя узнала, — снова улыбнулась Хуш, и Лук вдруг почувствовал, что она больше не кажется ему ужасной. Ее красота никуда не делась. Ужасной была маска, которая скрывала ее красоту.
— Ты так похож на мать. На свою настоящую мать.
Она смотрела на него с грустью, с каким-то всепроникающим знанием и одновременно безжалостностью. Наверное, так смотрела бы на деревья, раздвинутые ее корнями, мать деревьев.
— Ее звали Атимен, — сказал Лук. — Атимен Харти.