Пепел крестьянской Души
Шрифт:
В этой красивой деревне их и в самом деле встретили с распростёртыми руками и хозяйским радушием. И вместо двух дней друзья пробыли в Большом Пинигино целых пять. Петр в среде молодёжи был уважаемым человеком. К нему неравнодушны были почти все деревенские девушки, но приличия блюли и явно своей симпатии не высказывали. Весёлый, разухабистый, он лихо наигрывал на русской гармошке и пел смешные, а иногда и сальные частушки. Под его гармошку плясали и стар и млад. Ну, а если гармошка оказывалась в других руках и издавала звуки плясовой, то равных в кругу Петру не было. Особенно он любил плясать «цыганочку» с выходом. Василий тоже был неплохой гармонист, однако сравниться со сродным братом не мог. Как только он появился на вечёрках, томные и любопытные взгляды девушек сопровождали его в течении всего весёлого мероприятия. Они вызывали Василия на танец, пели задорные куплеты, глядя ему в лицо, но растопить сердце этого красавца никто из них так и не сумел. А вот Егору повезло. Уже в первый вечер он познакомился со Стрельцовой Дарьей и последующие три от неё не отходил. Статная, белолицая, с длинными ресницами и бровями-крыльями, немногословная и серьёзная, она была словно создана для семейной жизни. «Ну, что? Понравилась Дарька? Хороша девка! Сам бы за ней приударил, да отца её боюсь. Уж больно он у неё крут», – предупредил Петр. Переведя взгляд на Василия, он спросил: «А тебе, братуха, неужели ни одна из деревенских красавиц не понравилась?». «В том-то и дело, что все понравились, но какую из них выбрать – никак не соображу. И потом, с тобой боюсь поссориться. Вдруг та, которую выберу, окажется твоей мечтой», – отшутился Василий. «Не бойся, братуха, не родилась ещё та, которая оказалась бы моей мечтой», – в таком же тоне ответил Петр и они вместе засмеялись.
Погостив у родственников, Василий с Егором засобирались домой. Прощаясь с братом, старшая сестра Елизавета с болью в голосе произнесла: «Береги себя. Без тебя отец с матерью долго не протянут. Ты у них единственная надежда на спокойную старость. Да и любят они тебя больше, чем меня с сёстрами». Посмотрев в голубые глаза Василия, она вдруг нежно улыбнулась и спросила: «Сердце-то никакая из пинигинских девушек не разбила? Здесь таких красавиц много. Не успеешь и глазом моргнуть, как в их сетях окажешься». «А ты почему за большесорокинского парня замуж не вышла? Неужели в нашем селе достойного жениха не нашлось?» – улыбнулся Василий. «Я, братик, другое дело. За меня тятя решил все семейные вопросы. А тебе я желаю, чтобы ты не торопился с женитьбой», – с грустью в голосе произнесла Лиза. «Ты несчастлива с Николаем?» – встревожился брат. «У нас с ним всё в порядке. Он меня в обиду никому не дает, помогает по дому и заботится обо мне. Но вот только детей у нас до сих пор нет», – ответила та. «Не переживай, сестрица. Будут ещё у вас дети. Тебе-то всего лишь двадцать четыре года отроду», – успокоил Лизу брат и они расстались.
Вернувшись в Большое Сорокине и рассказав родителям все пинигинские новости, Василий вновь «впрягся» в решение хозяйственных проблем. Подходила пора сенокоса и необходимо было подготовить весь инвентарь и конскую упряжь к работе. И хоть немудрёное это занятие, а времени на него уходило много. Единственное, что напрягало молодого мужчину, так это постоянный контроль за ним со стороны волостной милиции. Согласно предписанию, Василий и его товарищи должны были раз в десять дней обязательно приходить к Зайчикову в кабинет и расписываться в амбарном журнале. При виде них, он ехидно улыбался и выпятив толстую нижнюю губу вперёд, небрежно хрюкал: «Ну, что, каратели, пришли? А куда вы денетесь? Советская власть вас на краю земли найдёт и покарает». Не разу Василия руки чесались и требовали, чтобы хозяин врезал ими по оттопыренной губе этого борова. Но понимая, чем это может закончиться, их хозяин всеми силами сдерживал себя. Примерно такие же чувства к хаму в милицейской форме испытывали не только товарищи Василия, но и многие жители села.
Лето 1920 года оказалось непомерно жарким. Из-за засухи чернозём раскалился и превратился в толстый слой горячей пыли, по которой босиком даже невозможно было ходить. И только дети, не обращая внимания на обжигающий ноги жар, ватагой бежали к реке Ик, и часами плескались в обмелевшем русле. Набравшие было с весны силу стебли пшеницы, ржи и овса заметно снизили темп роста и всё сильнее стали зарастать разноцветными сорняками. Крестьяне, сколько было сил, боролись с ними, но не всегда выходили победителями. Не удалась в этом году и трава. И даже на пойменных участках она была низкорослой, вялой и редкой. Поэтому, как только наступило время покоса, все семьи в полном составе выехали на свои закреплённые угодья. Быстро окосив их и не заготовив необходимого количества корма для скота, они бросались в поиски новых участков. И вскоре уже все небольшие лесные и луговые полянки стали голыми, а на них красовались редкие одёнки сухого сена.
Губины, так же как и все остальные большесорокинские семьи, на покосе работали от темна до темна. Даже Евдокия Матвеевна, закончив готовку еды, брала в руки грабли и помогала собирать валки и метать копны. Учитывая, что в предстоящую зиму они решили увеличить количество лошадей, крупнорогатого скота и овец, потребность в корме значительно возросла. Трудиться пришлось с утроенным напряжением сил и с полной самоотдачей. Но не сено больше всего беспокоило Ивана Васильевича, а состояние хлебов. «Если такая погода постоит ещё дён десять – хлеба выгорят полностью. Даже не соберём зерна столько, сколько засеяли весной семян», – переживал он, глядя на увядание стеблей пшеницы. И не только Губиных волновала судьба урожая, а всё село засматривалось наверх и искало на небе вожделенную тучку. Однако их ожидания были напрасными. И даже тогда, когда толпа пожилых людей, взяв в руки иконы и обратив их ликами к небу, прошла с молитвами три раза вокруг ближайшего к селу поля – дождь так и не пошёл. «Видать прогневали мы Всевышнего нашего. Отвернулся он от нас», – роптали люди и продолжали молиться. И лишь в конце июля внезапно налетел с запада ветер, поднял столбом пыль и весь горизонт покрылся тучами. Засверкали молнии, загромыхал гром, просыпались первые крупные дождинки, которые испарились ещё в воздухе. А уже через мгновение, сплошной поток воды обрушился на землю. Ливень шумел всю ночь и весь следующий день. И только ближе к полуночи остановился. «Поздновато боженька решил помочь нам. Но и за эту помощь спасибо ему», – первой высказала своё мнение Евдокия Матвеевна. Во время дождя семья отсиживалась в шалаше, и как только он перестал, Иван Васильевич вылез из укрытия, посмотрел на край поля, на котором была посеяна озимая рожь, и спокойно сказал: «Стоит рожь. Не закрутило её, не помяло. Если бы был у неё стебель высокий – обязательно полегла бы от такого урагана».
Из официальной хроники
В то время, когда крестьян Ишимского уезда волновала судьба будущего урожая, в Москве решалась их личная судьба. Разрушив за годы революции и гражданской войны отлаженный механизм обеспечения жителей России продуктами питания, оторвав хлебопашцев от прямых обязанностей и заставив их штыками добывать им власть, коммунисты уже летом 1920 года поняли, что наступает час расплаты за принесённое стране и народу зло. Почти шесть лет, начиная с германской войны, крестьяне были вынуждены воевать, а не взращивать хлеба, в результате чего засеваемая ранее площадь сократилась почти наполовину. И если раньше Россия была главным мировым экспортёром зерна, то теперь сама испытывала продовольственный голод. Чтобы сохранить власть и не быть уничтоженными, большевики готовы были идти на любой обман, жестокость и даже жертвы простого народа. Собравшись 20 июля на экстренном расширенном совещании в Кремле и обсудив продовольственную ситуацию в стране, в порядке боевого приказа и во имя доведения до победного конца тяжкой борьбы трудящихся с их вековечными эксплуататорами и угнетателями, Совет народных комиссаров постановил:
«1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков хлеба урожаев прошлых лет с доставлением их на станции железных дорог и пароходные пристани.
4. Виновных в уклонении от обмолота и от сдачи излишков граждан, ровно как и всех допустивших это уклонение ответственных представителей власти, карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря как изменников делу рабоче-крестьянской революции.
7. В целях обеспечения полного обмолота и сдачи хлебных излишков вменяется в обязанности начальнику войск ВОХР выполнить в срочном порядке полностью предъявленное наркомпродом требование на вооружённую силу для Сибири (в количестве 9000 штыков и 300 сабель), причём отряды должны быть обмундированы и полностью укомплектованы и представлены не позднее 1 августа с.г.
8. Конечным сроком обмолота и сдачи всех излишков от урожаев прошлых лет установить 1 января 1921 года.
Председатель Совета народных комиссаров В. Ульянов (Ленин).
Управляющий делами В. Бонч-Бруевич.
Секретарь Л. Фотиева».
После выхода в свет этого документа в Сибирь пришёл и «военный коммунизм», искромсавший не только сердца человеческие, но и вырвавший из душ всё то, чем жил крестьянин и его страна Россия на протяжении веков. Уже 26 июля Наркомпрод своим постановлением объявил объёмы хлебофуражной развёрстки по губерниям и областям РСФСР в пользу государства. Всего по стране планировалось собрать 440 млн пудов, 110 из них должна была дать Сибирь. Чуть позже к этим объёмам добавили ещё 8 млн 177 тысяч пудов, который полностью приходился на Тюменскую губернию. 65,8 % этого объёма был удельный вес Ишимского уезда. В целях неукоснительного выполнения постановления Совета народных комиссаров «об изъятии хлебных излишков в Сибири», этим же постановлением обязали государственные учреждения осуществить ряд мероприятий. Военпродбюро Всероссийского центрального совета профессиональных союзов при содействии Главкомтруда должно было привлечь и направить для продработы в Сибири продовольственные отряды в составе 6000 рабочих, причём центральное управление снабжения обязали для обмундирования таковых выдать 6000 полных комплектов обмундирования и тёплой одежды. Было поручено наркомтруду мобилизовать и направить в распоряжение сибирских продорганов до 20000 человек голодающих крестьян и рабочих Европейской России на работы в течение осеннего и зимнего времени с допущением в состав дружин женщин в количестве 20 %. И процесс уничтожения сибирского крестьянства пошёл семимильными шагами.
Назначенный с 31 августа 1920 года губернским продовольственным комиссаром Гирш Самуилович Инденбаум сидел в своём уютном кабинете и задумчиво улыбался. Двадцатипятилетний комиссар вспоминал последнею встречу с Троцким, который давал ему наставления при назначении на этот высокий пост. «На тебя, товарищ Инденбаум, партия возлагает большие надежды. Мы знаем тебя как преданного, идейно подкованного и мужественного человека и непримиримого борца с врагами революции. От твоей деятельности зависит судьба советской власти. Отправляйся в Тюмень и своей железной рукой наведи там порядок в проведении госпродразвёрсток. Сибирские крестьяне – тёмные и упрямые люди, не исключено, что тебе придётся принимать самые суровые решения. Но ты не бойся этого. Партия и я – всегда встанем на твою защиту. А если справишься с заданием успешно, мы тебя введём в состав ЦК и назначим заместителем Наркомпрода».