Пепел крестьянской Души
Шрифт:
В Ишим арестованные и их сопровождающие прибыли поздно вечером. Сдав подопечных по списку в уездную милицию, красноармейцы поехали устраиваться на ночлег в дом крестьянина, чтобы на следующий день отправиться в обратную дорогу. А доставленных ими арестованных поместили в камеру городской тюрьмы. Молчавшие до этого момента молодые мужики вдруг сразу все заговорили. Обшарпанные стены казённого учреждения на них так тяжело подействовали, что многие в панике даже запричитали молитвы и заклинания. Даже балагур Чикирев Пётр, с трудом рассмотрев в тусклом освещении Знаменщикова Григория, с грустью в голосе произнёс: «Вот и пойми, что большакам от нас надо. Для них, если ты не белый – нехорошо, и если не красный – тоже нехорошо. А если я не хочу быть ни белым, ни красным, ни зелёным. Если на лбу моём написано, что я крестьянин-хлебороб. Разве это хуже, чем красный или белый? Разве тот, кто землю пашет и хлеб выращивает хуже того, кто это не делает, а живёт лучше, чем хлебороб? Чудны твои премудрости, Господи». «Ты чо, Петруха, запаниковал. Завтра разберутся с нами чин по чину и отпустят восвояси», – успокоил Суздальцев Егор. «Разберутся. Держи карман шире. Так разберутся, что родители не найдут, где захоронен будешь», – мрачно заметил кто-то в глубине камеры. «Степан, а ты как считаешь, поверят нам большаки, что мы их красноармейцев не убивали?» – спросил неожиданно Василий своего друга. «А кто их знает, что у них на уме. Захотят поверить – поверят, а не захотят, так сами нам убийства их бойцов припишут», – ответил спокойным голосом тот. И чуть позже добавил: «Ладно, не будем гадать. Утро вечера мудренее. Думаю, что долго возиться большаки не будут. День-два – и решение примут, что с нами дальше делать. Отдыхайте пока, если сможете».
Надзиратель тюрьмы вновь прибывших разбудил рано. Не было ещё семи часов, как арестантов по два человека стали выводить из камеры на допрос, который длился от часа до трёх, в зависимости от наличия у человека запутанных или отягчающих обстоятельств. Василий к следователю попал только ближе к вечеру. Молодой чернявый парень, по виду – ровесник Губина, как только задержанный оказался в его кабинете, сразу приступил к допросу. Уточнив данные Василия, глядя колючими серыми зрачками прямо на своего подопечного, он спросил: «Ты добровольно вступил в ряды Белой армии?». «Нет. По принудительной мобилизации», – твёрдо ответил Василий. «Где и в каком воинском подразделении служил?». «В конном дивизионе Усть-Ишимского гарнизона». «В каких боях против красных партизан и коммунистических войск принимал участие?». «В трёх воинских операциях и патрулировании окрестностей Усть-Ишима. Первый бой дивизион принял недалеко от деревни Малая Бича, второй – при освобождения от красных партизан села Тевриз, третий – во время нападения красных партизан на наш гарнизон в городе Усть-Ишим. После этого боя я и мои товарищи-земляки дезертировали из колчаковской армии и до ноября прошлого года скрывались в татарском ауле на болотах». «Сколько партизан и красноармейцев лично ты убил или ранил?». «Ни одного, хотя возможности такие были». «Почему не воспользовался этими возможностями?». «Не знаю. Просто не поднялась рука на таких же русских людей как и я сам». «Но перед тобой же были враги. Ты просто обязан был убивать их». «Среди подобных мне людей у меня нет врагов, поэтому по божественным законам я не имею права поднимать на братьев по вере и крови свою руку». «А если бы эти люди тебя убили? Что бы ты сказал Всевышнему, представ пред ним?». «Не знаю. Я об этом не думал». «Но ты же младший офицер царской армии? Наверняка принимал присягу и на верность Колчаку как Верховному главнокомандующему Белой армии? Почему же ты присяге изменил?» – раздражённо спросил следователь. «На верность царю присягу приносил и ей не изменил. И если бы пришлось воевать с германцами, то честь русского солдата не опозорил, и сражался бы за своё отечество с врагом до последней капли крови. Белая армия воюет с Красной, в той и в другой люди одной веры и национальности. Разве можно считать отказ стрелять по своим братьям изменой присяге, которая заставляет это делать!» – спокойно ответил Василий. «Кто может подтвердить, что на твоих руках и совести нет крови коммунистов, партизан и красноармейцев и то, что ты дезертировал из армии белого адмирала Колчака?» – спросил чернявый следователь, заметно уставший от допроса и разочарованный им. «Мои товарищи, которые находятся тоже здесь. Это Аверин Степан, Стрельцов Афанасий, Знаменщиков Григорий, Суздальцев Егор и Чикирев Пётр. И ещё татарин Надир из юрт, у которого мы прятались почти полгода». «И всё?». «Вроде всё. Был ещё один свидетель, который подтвердил бы мои слова, да не знаю, жив ли он сейчас. Мы когда-то вместе с ним служили в Петропавловском гарнизоне в царской армии, а потом он пошёл с большевиками. После этого судьба нас дважды сводила с ним во время нахождения в Усть-Ишиме». «Как его фамилия?» – оживился чернявый. «Пироженко Фёдор», – ответил Василий и посмотрел внимательно на следователя. Но тот сидел напротив словно каменный и медленно скрипел перьевой ручкой по листу бумаги. «По-видимому, не знает он нашего однополчанина. А неплохо было бы в создавшимся положении получить поддержку Федьки, если он, конечно, живой», – пронеслось в голове Василия. «А с вашим участковым милиционером до этого были знакомы?» – спросил неожиданно следователь. «Он был вместе с нами насильно мобилизован в армию Колчака. На ночном привале в селе Викулово мы рядом спали на полу, а затем и служили в одном гарнизоне. Но там его я видел редко и то – издалека», – ответил спокойным голосом Василий. «А вот он говорит, что тебя видел в бою, где ты зарубил шашкой двух партизан. Что на это ответишь?». «Отвечу так, как уже отвечал. Крови братьев по вере на моих руках нет. А этого лапотника я ни в одном бою рядом с собой не видел. Пусть он не врёт», – обозлился Губин. «Хорошо, на тебе нет крови братьев по вере, а как быть с коммунистами, которые эту веру отвергли? Их можно убивать?» – задал провокационный вопрос следователь. «Заблудших людей не мне карать, а Господу нашему. Я не верю в то, что русский человек может отказаться от своего православного Бога и Иисуса Христа», – смело ответил Василий. Задав подследственному ещё несколько вопросов и получив на них ответы, следователь вызвал конвоира и приказал вернуть Василия в камеру. Губин даже был удивлён, что допрос обошёлся без мордобойства и пыток, которых он внутренне ожидал. «Надо было спросить у следователя – как Зайчиков заделался товарищем коммунистов», – невольно подумал Василий, следуя по тюремному коридору.
Допросы шли два дня. И только на третий день арестованных оставили в покое. Но после завершения допросов, в тюремную камеру не вернулось пять человек, которых перевели в другое помещение. Среди этих пятерых оказался и младший брат Аверина Степана – Алексей, который, как и старший, был насильно мобилизован в белую армию и служил в карательном отряде. Узнав о переводе Алексея в другую камеру, Степан даже в лице переменился. Всегда сдержанный, он вспылил: «Если что-нибудь с братом произойдёт, то я этого сопливого борова Зайчикова своими руками задушу!».
Выпускать некоторых задержанных на свободу комиссары начали дней через семь, успев, по-видимому, собрать за это время необходимые доказательства их невиновности. А для Василия и его товарищей этот час настал только на пятнадцатые сутки. Если честно, то они уже не надеялись, что скоро попадут домой. Друзья ждали суда, который должен был определить их меру вины перед новой властью. Но случилось невероятное. В самом начале новой недели, в конце дня, однополчан всех вместе привели к следователю, который допрашивал Василия, и тот заявил: «В виду отсутствия прямых доказательств вашего участия в боях против партизан и красных отрядов, и не нанесения тем самым вреда советской власти, а также положительного свидетельствования жителей уватских юрт и красного командира товарища Пироженко Фёдора Емельяновича, советская власть освобождает вас от недоказанных обвинений и наказания. Можете сегодня же возвращаться домой». Слегка ошарашенные неожиданным решением большевистской власти и не до конца ещё ощущая случившееся чудо, молодые мужчины некоторое время стояли неподвижно. А когда, наконец, поняли, что они свободны, неподдельная радость появилась на их лицах. Но когда уже собирались покинуть кабинет следователя, Степан спросил: «А где мой младший брат – Аверин Алексей? Его скоро отпустят домой?». Следователь на него строго посмотрел и сказал, как отчеканил: «За участие в карательных операциях против коммунистических отрядов на территории нашего уезда ваш брат понесёт заслуженное наказание». Степан хотел ещё что-то спросить у него, но следователь поднялся из-за стола и гаркнул: «Я сказал, что вы свободны! Поэтому прошу незамедлительно покинуть мой кабинет!».
Как и в 1917 году, когда возвращались с армейской службы домой, товарищи переночевали в городе у родственников Степана. Узнав, что Алексея будут судить, родной дядя братьев, Савва Никитич, зло выругался, посмотрел в угол, где на божничке стояли образа святых, и перекрестился. «Боже наш, если ты слышишь меня, заступись за раба своего Алексея. Он ведь не виноват в том, что его насильно заставляли совершать грехи и отступать от заповедей. Защити ты всех нас от кровопийцев и безбожников! Неужели ты не видишь, как они издеваются над твоим народом?» – тихо произнёс пожилой человек в надежде на справедливость Всевышнего. Немного успокоившись, он предложил: «Давайте, робята, отметим ваше освобождение из дьявольского логова».
Глава девятая
На следующий день, как и после демобилизации, товарищи вместе добрались до деревни Рядовичи, а там, распрощавшись, разделились. «Ты, братуха, как только освободишься от полевых работ, приезжай к нам в Большое Пинигино. Втроём приезжайте! Девок красивых у нас на всех хватит. Погуляем от души, а то в последнее время только по указке властей собираемся», – пригласил Чикирев Пётр. «Готовь брагу. Обязательно к тебе нагрянем недельки через две, пока покос не начался», – ответил Суздальцев Егор.
Услыхав стук калитки, Евдокия Матвеевна выглянула в окно и всплеснула руками. «Наконец-то, Васеньку отпустили. И что же они, ироды окаянные, к нему пристали? Никакой жизни у него нет. Чем он уж так насолил новой власти, что ни дня ни ночи она ему покоя не даёт», – высказалась вслух она и пошла встречать своего любимого сына. А вскоре в избе появились и сёстры, узнав о возвращении брата от подруг. Обняв и поцеловав его, они принялись накрывать на стол. «А тятя где?» – заглянув в горницу, спросил Губин-младший. «А где он в это время может быть? Только на делянке. Осинник всё корчует да ждёт тебя, чтобы приступить к распашке целины», – тяжело вздохнула Евдокия Матвеевна. «Он на Воронко уехал или на Чалом?». «На Чалом. Воронко тебе оставил», – ответила за всех Мария. «Давно тятя уехал на делянку?». «Да уж вторая неделя пошла. Ждали его в субботу в баню, но почему-то не приехал», – озабоченно произнесла мать. «Ладно, я сейчас приведу себя в порядок после арестантской камеры, поем и поеду к тяте», – принял решение Василий и направился к умывальнику. Сёстры предлагали подтопить баню, но брат отказался, торопясь до темна попасть к отцу.
Иван Васильевич сына встретил с тёплой отцовской улыбкой на лице и с выступившими слезинками. Обнявшись с отцом, Василий спросил: «Ну, как ты здесь без меня? Справляешься? Чо в субботу в баню не приезжал? Маманя ждала тебя. Переживает, не заболел ли ты?». «Да, нет. Хворать мне сейчас не с руки. Делов много накопилось. Боялся, что без тебя не управлюсь. Теперь вот ты рядом, а вдвоём мы горы своротим», – ответил на часть вопросов Иван Васильевич. «Так пока я здесь, тебе, может, домой съездить, в бане помыться и отдохнуть немного?» – предложил сын. «Некогда по домам разъезжаться. Я на костре чугунок воды нагрел да и намылся как следует. Вот только с продуктами плоховато у меня. Особенно с хлебом», – ответил отец. «Продуктов-то я прихватил с собой достаточно. Маманя полный мешок всякого добра натолкала. Так что дней на десять нам еды хватит», – успокоил Василий отца. «Ну раз так, бери инструмент и пойдём вырубать мелкий кустарник. До темна-то ещё много времени», – скомандовал отец. Соскучившись за две с лишним недели по физическому труду, Василий взял с телеги два острых топора, пилу-двуручку и пошёл в сторону нераскорчёванного кустарника. О всех перипетиях, которые происходили с ним и его товарищами в последние дни, сын рассказал отцу во время вечернего короткого ужина. «Да, сын, нескоро от вас отстанет советская власть. Колчак-то со своими генералами убежал от неё, а вы – рядом. Вот и будут большевики на вас злость свою вымещать», – сделал неутешительный вывод Иван Васильевич и тяжело вздохнул. «К Варваре-то Авериной будем осенью сватов засылать? Совсем ядрёной девка стала. Смотри, протянешь – за другого выскочит». «Ну и пусть выскакивает, если уж замуж невтерпёж. А я такое решение ещё не готов принимать. Не до женитьбы, тятя, мне сейчас. Сам ведь говоришь, что советская власть от меня ещё долго не отвяжется. Посадят в тюрьму, а то и расстрелять могут, и с кем жена тогда останется. Да ещё, если вдруг ребёнок малый будет на руках. Нет, тятя, негоже мне торопиться с обзаведением семьи», – ответил Василий. Отец внимательно посмотрел на сына, ухмыльнулся и подумал: «Видно не зацепила твоё сердце Варвара. Если бы она тебе глянулась, то не такую бы песню ноне пел».
Домой мужики вернулись дней через девять после приезда Василия на деляну. За это время они расчистили от пней и кустарника не менее трёх десятин плодородной земли. Хотели было пахать, но Иван Васильевич решил перевернуть целинную дерновину осенью. Сыну своё решение он объяснил просто: «Мы с тобой ноне не смогли семь десятин пашни засеять из-за отсутствия семян, а что будет с семенами на будущий год, осень покажет». Поэтому важные весенние заботы закончились, появилась возможность немного передохнуть и набраться сил для сенокоса.
Почти в первый же день трудового затишья, Василий вспомнил о приглашении Петра. «А что, может и вправду съездить в Большое Пинигино? Сестру давно не видел, да чикирёвская родня будет рада моему приезду», – подумал он и высказал своё пожелание родителям. «Почему не съездить? Съезди на пару дней, повидайся с Лизаветой, родню навести. Они, поди, тоже переживали за вас с Петром», – согласился Иван Васильевич. Евдокия Матвеевна напутственных слов не говорила, но гостинцев родне напекла целый мешок. Приняв решение ехать в Большое Пинигино, Василий предложил присоединиться к нему и друзьям. Егор принял это предложение с готовностью, однако Степан категорически отказался. «Мне, други, сейчас не до увеселений. Тяжёлая обстановка у нас в семье. От Алексея ни слуха и ни духа до сих пор. Мы даже не знаем где сейчас он и жив ли. Батя уже два раза ездил в Ишим узнавать – всё безрезультатно. Ни в уездной милиции, ни в тюрьме с ним даже и разговаривать не стали. «Придёт время, мы вам сами сообщим о сыне», – твердят везде в ответ. А тут ещё средний брат, Егор, словно с ума сошёл – в тайне от отца уехал в Омск и поступил на службу в Красную армию. Мама даже захворала от переживаний. А батя только и твердит: «Было шесть мужиков в доме, а остались мы с тобой вдвоём». Вот такие у меня дела. Хозяйство-то наше хоть и потрепано колчаковцами, но всё ещё большое и требует заботы», – объяснил свой отказ Степан Аверин. «Может, помощь наша нужна? Ты говори, мы всегда поможем, чем сможем», – предложил Василий. «Пока сами справляемся, да и Варвара надёжная помощница», – ответил однополчанин и они расстались. А на следующее утро Василий и Егор выехали на Воронко, запряжённом в телегу, в сторону Большое Пинигино.