Пепел кровавой войны
Шрифт:
Ее ангельский питомец когда-то парил в Изначальной Тьме, а теперь они вместе витали над бурыми полями Отеана, и это ощущение невозможно описать иначе как с использованием священных слов из пяти букв. Сам летун тоже принадлежал Изначальной Тьме, то есть был плодом бездонного чрева Падшей Матери. Чем дольше И’Хома секретничала со своим ангелом, тем лучше понимала, какова истинная природа Изначальной Тьмы, понимала, что это прежде всего первозданный райский сад, разбитый Создательницей, вечная купель, откуда выходит все праведное и куда возвращаются чистые души. Ее воспитывали на вере в то, что Изначальная Тьма суть ад, но это лишь доказывает, как велико коварство Обманщика. Конечно же, ад более чем реален, но находится он не по ту сторону Врат. Ад — это плоть, это чувственный мир, в котором Обманщик властвует, словно безумный король. Чтобы не попасться в силки Врага человеческого, нужно заглянуть за вуаль, а еще лучше — разорвать ее в клочья, и тогда Всематерь сможет бросить свой священный взор в равной степени и на чистое и на грязное, свершить свой суд над всеми смертными, прежде чем занять законное место на троне повелительницы мира. Все исполняется.
И тем не менее И’Хома не испытывала удовольствия, наблюдая, как ее армии уничтожали грешников, что пытались им противостоять. Раньше, до пробуждения, ей казалось, что именно так и должно быть, но теперь она понимала лучше. Она не наслаждалась убийством. Не ощущала любви, когда видела, как сбившиеся с верного пути грешники падали под косой их спасительницы. Конечно же, их страх перед ее появлением и муки от осознания того, что час расплаты близок, наполняли И’Хому любовью, но само действие не заставляло чаще вздыматься грудь. Нет, каждая смерть разрывала ей сердце и воспринималась как ее собственная ошибка. Победы не радовали И’Хому, хотя она и понимала, что это жертвоприношение, свершаемое божественной сталью Падшей Матери, возвещает о наступлении новой эпохи, лучшей эпохи.
Но даже в самые горькие часы сожаления об этих несчастных грешниках И’Хоме сиял свет. Теперь, когда ее армии прорвались через внешнюю стену Отеана, она видела истину под огромными пластами фальши в глубине священных гимнов Цепи. Она принесла спасение через жертву. Она зажгла свечу для Изначальной Тьмы. Со смертью каждого неверного с Непорочных островов от костяных пик и шипов ее праведных легионов Падшая Матерь подплывает все ближе, и, когда маяк разгорится во всю силу, она вернется из пустоты в этот погрязший во мраке мир. Он спасет грешников от них же самих, приведя с собой ангельское воинство законных наследников Звезды. Обманщик замышляет предъявить свои права на нее с того самого мига, когда материнское чрево исторгло его, насаждая злое семя свободной воли в груди каждого смертного, но скоро все они будут освобождены от этой обузы. Скоро Падшая Матерь возвратится домой, и ее побочные отпрыски не будут знать ничего иного, кроме благоговения, отныне и во веки веков.
Но сначала следует принести жертву. Грехи смертных будут искуплены смертной плотью. Миру еще предстоит доказать, что он достоин спасения, а его бесплодным полям — обогатиться кровью и пеплом. Сад Звезды — это вовсе не Джекс-Тот, а то, во что превратится мир, если у праведных достанет сил выполнить свою работу. Это и есть священное предназначение И’Хомы, то, что способно вынести только истинно любящее сердце, потому что истина будет терзать ее зрелищем множества смертей. Она должна собрать свой горький урожай. И ее любовь к этому несовершенному, развращенному миру так велика, что, даже обливаясь слезами, она доведет дело до конца.
Ждать осталось недолго. Семена посеяны и щедро политы; они уже проросли. Над развалинами внешней стены клубится дым, войска вышли к боковой стене Осеннего дворца, за которым открывается весь город. Где-то здесь прячется императрица Непорочных островов, но, как бы охранники ни защищали ее, им не выстоять против праведных исполнителей приговора. Потребовалось меньше десяти тысяч боевых королев, чтобы сокрушить стену, а тем временем И’Хома и Шерденн привели с собой в три раза больше, чтобы довершить разгром непорочных.
Тысячи и тысячи воинов, не подвластных ни страху, ни милосердию, живущих лишь для того, чтобы исполнять приказы Ассамблеи вексов. Каждый солдат в черной броне состоит из сотен рабочих насекомых, действующих сообща и подчиняющихся командам своей королевы — ведомой ангелом матки, которая воображает себя человеком. От внимания И’Хомы не укрылось, что само существование боевой королевы воспроизводит в миниатюре структуру тотанского войска и поведение всего живого на Звезде — рой младших существ, бездумно подчиняющийся распоряжениям матери; и вместе они составляют нечто большее, чем просто сумму отдельных особей. У королев даже есть душа, как и у прочих смертных; единственное различие в том, что эти благословенные дети Всематери не способны противиться приказам своих хозяев, то есть не способны совершить грех.
Остальная часть ее армии оказалась не такой предсказуемой, но еще более сильной. Большинство этих священных созданий, вызванных Ассамблеей вексов из самых укромных уголков небес, скакали на четырех ногах, но были и другие, расхаживающие на двух или на восьми или вообще не имеющие ног колючие громадины, передвигавшиеся ползком по топкой земле смертных. Развернув летучего коня на недосягаемом для стрел расстоянии, И’Хома ощутила волнение своего воинства из-за страха и ярости смертных, что внезапно объявились на раскинувшихся впереди полях. Она заставила летуна еще быстрей мчаться сквозь дождь. Ее новая душа томилась от любви, несмотря на укоры совести, которые никак не удавалось унять, потому что, как бы отчаянно ни сражались грешники, им не продержаться долго.
«Медленней, — запульсировала в ее голове мысль Шерденна. Древний жрец летел ближе к арьергарду армии, его послание пахло пылью и гнилыми фруктами. — Осторожней».
«Быстрей», — подумала И’Хома, и ее ангел поддержал эту идею. Она опустилась на костяное седло, по телу прошла дрожь от предвкушения безумного полета. Внизу виднелись грязные поля, трепещущие под грозной поступью армии, подхватившей порыв своей предводительницы и тоже помчавшейся со всех ног. Летун принялся рыскать из стороны в сторону, не в силах полностью удовлетворить ее жажду скорости. Несмотря на то что ангел наслаждался бешеным полетом, она велела воинам снизить темп, а сама начала разворот, чтобы вернуться назад, где ее поджидал Шерденн. Он желал, чтобы легионы двигались с неторопливым и величавым изяществом, тем самым усиливая ужас обреченных жертв, а если И’Хома не прекратит гонку, армия может ошибочно отправиться за ней по висящему в воздухе едкому следу.
Уже решив сделать поворот, она краем глаза заметила вдалеке лоскут синего знамени. Снова всмотрелась в пелену проливного дождя, опустив свой живой шлем, и, хотя ангел не любил потакать ее внезапным порывам, его глаза, куда зорче, чем у любого смертного, подтвердили подозрения И’Хомы.
Здесь, на этом самом поле, Кобальтовый отряд пытается увести первый тотанский полк в сторону от пробитой стены Отеана. И’Хома никогда еще не испытывала таких противоречивых эмоций — первоначального гнева на поднятый кобальтовыми мятеж и просветленной благодарности за ту роль, которую они сыграли в призыве Джекс-Тота из Изначальной Тьмы. Ее ангел упивался этим душераздирающим конфликтом, как и всеми грубыми эмоциями, волнами восходившими от переполненного поля битвы. Обретя поддержку в его восторге, И’Хома улыбнулась еще одному щедрому дару Падшей Матери.
Пришпорив летуна, она послала его вниз, к бесчисленным рядам смертных. И’Хома и ее ангел приготовились одарить Кобальтовый отряд собственными наградами. Жаль только, что все должно закончиться слишком быстро.
Глава 22
Она летела! Лучшая летела! Летела!
Ни бивший в глаза ветер, ни темнота ночи не могли скрыть раскинувшуюся перед ней, под ней и над ней картину. Лучшая мчалась под полой плаща Среброокой, звезды горели ярко, как волчьи глаза, отражающие свет костра, и, пока она гадала, сможет ли коснуться облаков, небесный демон унес ее еще выше. Крылатая тварь, что подчинялась ее невысказанным желаниям, казалась волшебной наградой за храбрость, превосходящей все, о чем рассказывали песни Мрачного, и Лучшая жалела, что сын сейчас не рядом, не может разделить ее восторг.