Пепел кровавой войны
Шрифт:
— Не знаю, с чего ты решила, что нам хватит времени для призыва демонов, если его нет даже на то, чтобы вежливо говорить друг с другом, — фыркнул Хортрэп. Он закончил разрисовывать лицо Лучшей и убрал бутылочку в мешок. — К счастью, я уверен, что времени достаточно и на то, и на другое. Я быстро справлюсь с ритуалом, но чем раньше мы начнем, тем лучше. Никому не пойдет на пользу, если эйвиндцы захотят свести давние счеты и проткнуть мне язык именно в тот момент, когда я буду запечатывать окно в Изначальную Тьму. Представляете, что может случиться?
— Пожалуй, нет, — сказал Гын Джу, с беспокойством поглядывая на дверной проем.
— Я тоже, — ответила Лучшая и потянулась к висевшему на поясе солнценожу, глядя на барсука у себя под ногами с таким видом, будто он нанес ей глубокое оскорбление. — Я сейчас должна принести в жертву эту тварь или ты сначала скажешь свои колдовские враки?
— Да, сначала колдовские враки, — подтвердил Хортрэп и вернулся к дальнему углу пентаграммы; если бы это была карта Звезды, то он стоял бы на севере, Лучшая — на востоке, Гын Джу — на западе, а Пурна — на юге. — Но кровь проливать не потребуется. Сама передача мне этих падальщиков и будет означать жертву. Один из секретов Изначальной Тьмы, который многие упускают: демонам не нужна смерть, им нужна жизнь, только жизнь.
— Марото не рассказывал, что происходило в прошлый раз, но, по его словам, это было худшее, что он когда-либо совершал, — с трудом проглотив слюну, произнесла Пурна.
Кожу под мазью отчаянно жгло. Прошла уже вечность с того момента, когда она покурила, но саам оказался крепче, чем обычно. Или, возможно, всему виной был спертый воздух в церкви или запах жженого сахара от черной свечи, что стояла на огромном птичьем черепе в центре пентаграммы...
— Марото так и сказал? — Хортрэп недоверчиво сложил губы уточкой, а затем пожал плечами. — Что ж, это действительно оч-чень плохо... Я тогда был совсем молодым Хватальщиком и потому не знал, как мало нужно для того, чтобы привлечь голодного демона, к тому же допустил ошибку в самом важном — в способе принесения жертвы. Должен сказать, это было совсем другое время, мы все учились по ходу дела. Не говорите никому, что я вам в этом признался, но меня до сих пор удивляет, как мы выжили в Эмеритусе! Как бы то ни было, но в этом мире я мог бы принести нам всем... Ладно, не стоит на этом останавливаться, особенно сейчас. По сравнению с тем, что было тогда, этот маленький сеанс будет для вас прогулкой по парку или по снегу, если Лучшей так больше нравится. Вам даже не понадобится снимать одежду.
— Мой брат добровольно согласился вызывать демонов вместе с ведьмаком, — процедила женщина в рогатом шлеме.
— Такое может случиться даже с лучшим из нас, — заметила Пурна.
— Не знаю, смогу ли я это сделать, — вздохнул Гын Джу.
— Поздно! — злорадно заявил Хортрэп и с пронзительным криком швырнул в центр пентаграммы маленький предмет, который до этого сжимал в кулаке.
Вместо того чтобы упасть, бронзовая пирамидка поплыла в едком дыме медленно и неуклюже, как брошенная в фонтан монета. Затем и вовсе повисла в воздухе, точно над свечой, зеленое пламя которой поднималось все выше и выше, бледнея с каждым толчком... И не только пламя постепенно теряло цвет, но и черный воск свечи становился серым.
— На колени, на колени! Держите своих жертв, но ни в коем случае не заступайте за черту!
— А?
Пурна затрясла головой, встревоженная тем, что погрузилась в транс, наблюдая за парящей в воздухе пирамидкой, но больше тем, что вышла из него в самый разгар отвратительного ритуала, ни хрена не представляя, что делать дальше. Она рассчитывала, что сразу во всем разберется и будет действовать не задумываясь... Но прошло уже немало времени с начала ритуала, и она очнулась в самый грандиозный, самый пьянящий момент, как будто и в самом деле опьянев.
— На колени, Пурна, на колени!
В воздухе медленно плыл дрожащий голос Хортрэпа... или голоса, потому что слова как будто раскалывались надвое, огибая углы пентаграммы, и каждая половина влетала в свое ухо.
— Держи пса!
Пурна моргнула и отшатнулась от внезапно обрисовавшейся под ней бездны. Череп и свеча оставались на месте, как и песчаный валик, очерчивающий границу символа, но от этого картина еще сильней сбивала с толку, поскольку все остальное исчезло. То, что раньше было грязным полом церкви, превратилось в темное ничто, в бездонную пропасть... А впрочем, нет. Это была лужа черного масла, и морда пса, которого Пурна принесла в это нечестивое место, уже прорвала гладкую поверхность, а из его пасти вылетел вой, не похожий ни на один из тех, что ей доводилось слышать в битвах со смертными и монстрами.
— Держи его, Пурна! — чуть ли не восторженно заорал Хортрэп, а сама она не смела оторвать взгляд от своей жертвы, то появлявшейся на поверхности, то погружавшейся снова.
Пурна упала на колени у самой границы пентаграммы. Там, в Изначальной Тьме, что-то завертелось, и она, не думая о собственной безопасности, погрузила руки в холодное, лишенное света пространство, отчаянно пытаясь спасти бедное животное от участи, на которую сама же его обрекла. Она была вполне современной женщиной, не верящей в добро, зло и прочие сказочные глупости, бесконечно далекой от условностей морали... но то, что сейчас происходило, было плохо. Плохо, плохо, плохо. Это было зло, причем зло, совершаемое ею самой, и она, выкрикивая сквозь рыдания непонятные слова, водила руками в пустоте, содержавшей в себе все и ничто... и вдруг почувствовала под пальцами собачью шкуру.
— Вытаскивай его, вытаскивай!
Пурна утопила пальцы во влажной шерсти и ощутила под ней теплую кожу. Пес был еще жив, и она потянула изо всех сил. Изначальная Тьма пыталась вырвать жертву у нее из рук, но Пурна не сдавалась. Она совершила ошибку, но исправит ее, исправит, вытащит пса и даст ему возможность умереть чистой смертью, под светом звезд, вдохнув на прощание воздух того мира, в котором он был рожден...
Пурна повалилась на пятую точку, когда наконец вытащила его, пятно со зловонием точно такого же жира, как тот, которым ее намазал Хортрэп. Она прижимала пса к груди, радуясь, что клубок шерсти и костей извивается в ее руках, щелкает зубами и рычит, норовя укусить, и прекратила безумное пение лишь для того, чтобы поцеловать его в маленькую морду. Вопли Хортрэпа набирали громкость, отвлекая от теплого языка, вылизывающего ее щеки, а затем раздался сильный хлопок, словно с крыши церкви свалился сугроб, подтаявший за теплый солнечный день. Свет исчез из мира, а вместе с ним и тепло, и существо, скорчившееся на руках у Пурны, сделалось таким же холодным, как Изначальная Тьма; язык превратился в кусок мертвой мокрой кожи, и Пурна отбросила ношу, поскольку это была теперь какая-то неведомая хрень, а не тот трехногий пес, которого она подобрала в переулке.
— Пурна... — прорычал голос в сводящей с ума темноте; ее собственное имя зазвенело в ушах. — Пурна, драть твою мать, чего я просил не делать ни в коем случае?
Где-то вдалеке сверкнула молния, за ней еще одна. Затем Хортрэп в третий раз чиркнул спичкой, она разгорелась в его дрожащей руке и зажгла факел, осветивший церковь. Пурна даже не сразу поняла, что это Хватальщик держит факел. Обычно он всегда создавал много шума, хвастаясь тем, что может разжечь трубку или костер одним щелчком пальцев.
Глаза Хватальщика пылали гневом почти так же ярко, как факел. Ведьмак возвышался над остатками пентаграммы, птичий череп разлетелся на тысячу осколков. То, что Пурна поначалу приняла за огарок свечи, оказалось расплавленной в каплю бронзовой пирамидкой. Хортрэп пнул ее. Щурясь в темноте, Пурна разглядела слева от себя Гын Джу, все еще стоявшего на коленях и державшего что-то в руке. Лучшая пятилась к стене, глядя с тревогой, которая в других обстоятельствах показалась бы смешной, на маленького черного барсука, что сидел у ее ног. Пурна набралась духу, чтобы посмотреть на своего демона, убеждая себя, что все не может быть настолько плохо, как она подумала... Но ее ожидало нечто куда более странное. Когда она отшатнулась вместе с демоном, ее правый сапог опустился на землю рядом с границей пентаграммы, а вот левый пропахал песчаный валик насквозь, и Пурна запоздало отдернула ногу от разрушенного барьера.