Пепел Нетесаного трона. На руинах империи
Шрифт:
– Зря ты… – тихо заговорил он.
Вопила дал ему затрещину, но и сам смотрел с тревогой.
– По-моему, не дело бить девчонку, – заговорил он и дернул Рука за татуированное запястье. – Этот – тухлоед, а она просто…
– А она просто защищает тухлоеда, – угрюмо ответил Лупила. – Его защищает, а над моим отцом насмехается.
Бьен пыталась ответить, но плотовщик слишком крепко сжал ей глотку. Она кое-как тянула в себя воздух, но ее темная кожа покрылась болезненной синевой.
– Пожалуйста, не надо, – проговорил Рук. – Твой друг верно сказал: она тут ни при чем.
– Теперь
Рук промолчал. Лупила, отвлекшись, ослабил хват. Прямо у него за спиной у перил стояли большие стальные клещи, какими цепляют бревна, – длиной в руку, со страшенными крючьями на концах. Крючья впивались в свежую древесину, и нетрудно было вообразить, что случится, если вогнать их в глаз. Нетрудно было вообразить, как скорчится человек, как брызнет горячая кровь, как тело обмякнет в смертной судороге.
Рук мог это не только представить. Он мог вспомнить.
– Сотни людей, – сам себе ответил Лупила. – Сотни прошли мимо, не сунув носа не в свое дело.
Бьен выкатила глаза. Губы раздулись. Она слабо попыталась разжать пальцы Лупилы и уронила руку. Она еще была в сознании, но уже теряла его.
Память детства разворачивалась в Руке, как змея после многолетней спячки. Согласно учению Эйры, даже такое насилие следовало встречать сочувствием и пониманием. Он мог умолять пощадить Бьен, но вера воспрещала ему поднять руку для ее защиты. Жрецы, погибшие без сопротивления, становились мучениками. Их кротость восхвалялась в анналах Учения.
«Худебрайт, как никто другой, понимал, что легко любить любящего тебя. Он пошел дальше. Когда ургулы убили его детей, он отпустил им вину. Когда они пронзили копьями его ладони, он благословил их. Когда они плевали ему в лицо, он тянулся навстречу, чтобы поцеловать их. Когда они бросили его на смерть в холодной степи, он до последнего вздоха молился за них».
Как видно, Худебрайт был куда лучшим жрецом, чем Рук Лан Лак.
Он вздохнул, глубоко загнал воздух в избитую грудь, проверяя, много ли повреждений. Боль горела огнем, но под болью, терпеливо ожидая приказа, залегли прежняя сила и ярость. Он хорошо помнил это чувство: неподвижность перед действием – и почти чувствовал вкус предстоящего.
Слезящиеся глаза Бьен, поймав его взгляд, чуть округлились. Губы ее шевельнулись, но не хватило дыхания взмолиться за жизнь плотовщиков.
Рук ощутил, как растягиваются в улыбке его губы, открывая кровавый оскал.
Иногда человеку приходится самому отвечать на свои молитвы.
«Прости меня, богиня», – сказал он про себя.
Он уже готов был взметнуться на ноги, когда в толпе зашумели. Торопливо, потупив взгляды, люди, которые сновали по мосту, стали замедлять шаг, вскрикивать. Руку подумалось было, что кто-то их все же увидел, что горожане в кои-то веки заметили насилие и решились не пройти мимо. Но он быстро понял, что люди указывают совсем в другую сторону, и никто не отделился от толпы, чтобы остановить сжимающего горло Бьен мужчину. Нет, все смотрели на человеческую фигуру, едва различимую среди толпы и струй дождя.
Рук ловил обрывки разговоров:
– …Иноземец…
– …Белый, как молоко…
– …Аннурец…
– …В жертву богам…
Молчун
Лупила нахмурился, развернулся к густеющей толпе, прикусил щеку изнутри и вдруг отбросил Бьен в сторону – так небрежно, будто ее жизнь не висела только что на волоске.
У Бьен подогнулись колени. Она кучкой мокрого тряпья распласталась на досках настила и хватала ртом воздух, как рыба без воды.
– Что там? – окликнул, вытягивая шею, Вопила.
– Похоже, что-то интересное, – отозвался Лупила. – Может, изловили аннурского прихвостня.
– А с этим что? – кивнул на Рука Вопила.
Лупила чмокнул языком, глянул искоса и врезал Руку кулаком в живот.
– Кому он нужен? – ответил плотогон, озирая скрючившегося, кашляющего кровью Рука. – Грязный тухлоед, даже драться не умеет. Пусть его.
Тем все и кончилось.
Плотогоны подобрали инструменты и скрылись в толпе, оставив на краю моста скорчившихся Рука и Бьен. Десять лет назад Рук, вероятно, удивился бы. Странно, как люди мигом забыли свои убийственные намерения, отвлекшись на зрелище и слухи. Но переворот показал ему, как прихотливо насилие. Ягуар будет выслеживать жертву, пока не убьет или не потеряет из виду, а люди не так постоянны. Человек, обнаживший меч из-за какой-то воображаемой обиды, может убить, а может и не убить. К убийству ведут тысячи путей, и тысячи путей от него уводят. Опыт Рука говорил, что люди отдаются на милость течений, которых толком не понимают. Тот, кто убивает без причины, так же легко забывает об убийстве.
Когда троица скрылась, Рук ощутил мимолетное сожаление. Боль в груди смешалась с чувством потери. Что-то в нем желало боя, желало вскрыть уродов от горла до брюха, увидеть, как вывалятся на мост потроха – блестящие веревки кишок…
Он оттолкнул от себя жестокое наваждение.
– Я жрец Эйры, – зарычал он на себя, – а не зверь из дельты!
Он произнес эти слова с большим жаром, но на языке остался привкус фальши.
«Если любви нет в твоем сердце, создай ее сам».
Он, преодолевая боль, подполз к Бьен, приподнял ей голову руками, прислонил к себе. Ее тепло впитывалось в рубаху вместе с кровью и дождем.
– Какие же, – срывающимся голосом проговорила жрица, – они засранцы.
– Просто мужчины, – напряженно усмехнулся он.
– Чего они хотели?
Рук покачал головой: чего всегда хотят мужчины?
– И ты тоже засранец, – добавила она, приходя в себя и обжигая его взглядом.
– Потому что меня побили?
– Потому что не сбежал.
– Меня учили любить своих врагов, – улыбнулся он, глядя на нее сверху вниз.
– Засранец и придурок.
– Я молился богине, – покачал он головой. – Она послала мне тебя.
Бьен приподняла руку, ухватила его за загривок, притянула к себе и поцеловала.
– Воистину велика владычица любви, – пробормотал Рук.
– Надо возвращаться в храм, – ответила она, отпустив его и неуверенно поднимаясь на ноги. – Займемся твоими ранами.
Она потрогала его рассеченную бровь и нахмурилась.
– Заживет. – Рук указал на толпу у подножия моста. – Хочу посмотреть, что там происходит.
Бьен тяжело вздохнула:
– Не стоит бродить сегодня по улицам. После Бань… в городе опасно.